Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Чем не разговор Тамары со страдальцем Демоном? Он страдает, как никто, он «невинен и неволен». Его спасти надо… Он вроде и не обольщает. – Сам говорит, кто он есть. Да, Демон; да, упырь; возьми и убей меня. Но если душа обольщена, то все эти слова – ничто, пустое. Важно, обольщена ли? Заснула ли?.. Со спящей – все можно сделать. Нарочно кричу – крепко ли спишь? Крепко… Крепко, ох, как крепко… Ну, теперь:

Лют твой сударик!Лют твой румяный!Полночь как вдарит,Волком как гляну –«Знаю, мол, чья, мол,Кровь в твоих жилах!

Все мне до самойКапли и выложь –И разорветсяВесь наш союз.Ветром в воротцы –Ввек не вернусь!Не одну твою жызть,В руках, сердце, держу:

Вчера брата загрыз,Завтра мать загры-

Все наперед сказал, все знаешь, а не проснешься, – моя… Колыбельная спета. Душа зачарована. Кем же она зачарована? Дьяволом? Злом? Ужасом? – Нет. Тем самым божественным образом, который этот вор украл. Он – оборотень. Он приходит не в своем образе. А своего у него нет. Есть умение красть.

Он притворился всей полнотой жизни, всей душой Марусиной. Но может, и в самом деле это ее душа? Почему мы уверены в притворстве, в обмане?

Потому что душа вольна, а она не вольна сама в себе. Она делает то, чего не хочет, от чего в ужасе.

Если считать, что душа наша невольница, что наш господин – неумолимый Рок, тогда Марусин «сударик» – не дьявол, не вор, а просто слуга Рока, такой же раб, как и сама Маруся.

Но если в душе дремлет представление о внутреннем господине – о Боге, – тогда душа начинает догадываться о своем грехе. Само ее невольничество и есть первый грех. Она – вольной, божественной природы. Тот, кто ее порабощает, обманывает ее. Он – Лукавый.

Что из всего этого знала Маруся? Может быть, так ясно, – ничего. Но у нее есть ясное чувство греха. Греха и невозможности ему противостоять.

Однако, ведь если действительно невозможно ему противостоять, тогда какой это грех? Кто с нас спрашивает невозможного?

Раздвоение. Знаю, что грешна, но не могу иначе. Так в первой части поэмы. Во второй части поэмы Маруся пытается противостоять греху изо всех своих сил. Но разве она владеет всеми своими силами? Сомнамбула, бродящая по миру с закрытыми глазами, сомнамбула, знающая вещи на ощупь, знающая подземные корневые образы вещей и ничего не видящая, как бы еще не вышедшая из тьмы… Сомнамбула, полуживая, рвущаяся к жизни, тоскующая по жизни душа – такая она во втором своем рождении. Кто ее пробудит к жизни? Муж? – Нет… Дитятко? Крохотка, чуточка… Вся нежность ее с ним. Но и он не пробудит. Почему в этом мире нет того, кто пробудит ее к жизни – ко всей жизни, к целостной жизни Души?

И вот – снова он. Но – преображенный. Тут уж не просто Молодец-оборотень. Тут торжествующая сила огня. Тут то же, что в пушкинском Петре:

Лик его ужасен.Движенья быстры. Он прекрасен.Он весь, как Божия гроза…

Полное торжество стихии над душою,

Но она никого не подменяет и ничем не обольщает. И – убивает или не убивает – не виновата. Природа. Извержение Везувия. Что это? Любовь? Революция? Море?

– Огнь-синь. Горящая синева бескрайнего простора. И Маруся, подчиняясь ей, освобождается от раздвоенности. Она, наконец-то, живет цельно.

В первой части было нагнетание ужасов, совершенная порабощенность грехом. И гибель. И вот во второй части она сознает неизбежность случившегося. Она не может отвечать за силы, во много раз превосходящие ее собственные душевные силы.

«Знай, что невинен, знай, что неволен», – говорит Молодец. И Маруся всей второй частью как бы вторит ему: невинна, ибо не вольна в себе…

И если в первой части герой двоится между красотой и безобразием, между добрым молодцем и упырем, то во второй части уже нет ни красоты, ни безобразия, ни лица, ни маски, ни добра, ни зла – стихия!

Так душа, наконец, полна? Восполнилась?

В двадцать шестом году Марина Цветаева не додумала этого вопроса до конца. Может быть, вопрос и не ставился так. В тридцать втором году – додумала. И поставила вопрос именно так. Нет, душа Маруси не восполнена в ее полете. Это не вполне она, не вся она! И она – виновна. Если бы душа человеческая была только стихией, подчинялась бы только Року и не догадывалась бы о своей вольной божественной природе, она не была бы виновата.

Но вот стихия ли она? Самая ли это ее суть? Или это чуждое, завладевшее ею?