Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея

На науку, как и раньше, времени у Амалицкого почти не оставалось. Однако он сумел предпринять небольшую поездку в Лондон и изучил богатые коллекции Британского музея и Лондонского геологического общества, где хранились находки из пермских отложений Южной Африки.

Амалицкий посмотрел раковины, прежде знакомые ему по картинкам, и убедился, что африканские формы удивительно похожи на российские. Некоторые оказались тождественными, и даже песчаник, в котором они сохранились, не отличался от нижегородских рухляков[171]. Небольшое частное наблюдение за вымершими моллюсками повлекло за собой глобальный вывод. Пресноводные животные не могут пересекать моря. Раз моллюски были одинаковыми, значит, Россия и Африка (а также связанная с ней Индия) составляли единый непрерывный Русско-Индо-Африканский материк[172], который отделялся морями от других территорий, в том числе от будущей Европы.

Это шло вразрез с общепринятым мнением, по которому в пермском периоде было два обособленных материка – южный и северный, резко отличавшиеся флорой и фауной. В случае правоты Амалицкого следовало пересматривать всю географию пермского периода.

Поворотным событием в судьбе Амалицкого стало выступление в Лондонском геологическом обществе весной 1895 года. Его речь о тождестве русских и африканских моллюсков вызвала большие дебаты.

После доклада Амалицкого геолог Уильям Томас Бланфорд указал, что южноафриканские моллюски могли быть морскими и в таком случае с лёгкостью переселялись от берегов пермской России к берегам пермской Африки.

По словам Бланфорда, остальные палеонтологические данные указывают на полную изоляцию северного и южного континентов. Он также упомянул, что в Индии, которая, по предположению Амалицкого, связывала Россию и Африку, нет «никаких следов подобных двустворчатых моллюсков, хотя эти отложения, в силу их экономического значения, очень тщательно изучены на предмет ископаемых»[173]

.

Были и другие возражения, тоже весьма обстоятельные.

«Я тогда был настолько заинтересован и даже возбуждён таким скептицизмом, что нарочно просил напечатать эти дебаты не только в протоколах общества, но и в приложении к отдельным оттискам моей статьи», – вспоминал Амалицкий[174].

Со стороны отечественных учёных в адрес Амалицкого тоже нередко звучала критика.

Видный геолог Феодосий Николаевич Чернышёв давно говорил, что исследования Амалицкого подрывают «к себе в значительной степени доверие» недостаточно точными определениями раковин, которые могут относиться не к пермскому, а к триасовому периоду[175].

Сильнее всего Амалицкого критиковал геолог Сергей Николаевич Никитин. Он пенял Амалицкому, что тот не сравнивал найденные раковины с триасовыми, и писал, что это лишает сочинения Амалицкого «научного значения и интереса»[176]. Заодно называл его выводы совершенно неверными[177], а систематику моллюсков «вполне неудачной»[178]

.

Здесь сказались не столько научные разногласия, сколько вражда Никитина с Иностранцевым и его учениками. Она началась ещё в 1877 году, когда молодой и неопытный геолог Никитин опубликовал свою первую работу, посвящённую отложениям юрского периода Москвы. Он воспользовался идеей Иностранцева, полагавшего, что разные породы, признаваемые за разновозрастные, на самом деле могли откладываться одновременно, но на разных глубинах и указывать на отличия не возраста, а морских ландшафтов. Иностранцев иллюстрировал идею с помощью подмосковных известняков каменноугольного периода.

Никитину идея понравилась – вслед за Иностранцевым он смешал воедино три крупных яруса юрского периода[179]. Это была серьёзная ошибка. Когда Никитин её осознал, то вину возложил на Иностранцева. Обладая бойким и едким пером, он принялся критиковать любые работы оппонента.

Доходило до курьёзов. Когда вышел неплохой учебник Иностранцева по геологии, в газетах появилось несколько лестных рецензий и один злой анонимный отзыв. Иностранцев заподозрил, что отзыв принадлежит Никитину, и, кажется, был прав[180].

Отношения двух геологов со временем стали «активно неприязненными»[181]. Иностранцев вспоминал, что Никитина раздражал даже просто звук его фамилии. «Не довольствуясь нападками на меня, он перенёс ненависть и на моих учеников, в частности на В. В. Докучаева, Ф. Ю. Левинсон-Лессинга, В. П. Амалицкого», – писал Иностранцев[182].