Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея

Накал страстей дошёл до того, что Иностранцев выпустил брошюру с названием «Открытое письмо Геологическому комитету»[183]. Его возмутила критика, с которой сотрудник Геологического комитета Никитин обрушился на его работы. Иностранцев сравнил эту критику с газетными фельетонами и напомнил, что Никитина давно отличает «феноменальное незнание литературы», передёргивание фактов и «намеренное искажение» критикуемых работ. Теперь же, по словам Иностранцева, Никитин вышел «из всяких пределов не только научной, но даже и общежитейской порядочности». Попутно он обвинил Никитина в ярусомании, назвал модником и указал на плохую память, которая не позволяет Никитину к странице 95 вспоминать, что он писал на странице 82.

Геологический комитет ответил брошюрой «Открытое письмо Профессору А. А. Иностранцеву»[184]. Её автор не указан, но с большой долей вероятности им был сам Никитин. Для начала автор прошёлся по стилю Иностранцева, который якобы изложил недовольство в «развязной и комично строгой форме». Опусы Иностранцева здесь названы «сплошным недоразумением», а его таланты и знания – ограниченными «до невозможности»…

Возникла даже вражда между двумя обществами – Обществом естествоиспытателей, где главную роль играл Иностранцев, и Минералогическим обществом, где трудился Никитин.

Иностранцев и Никитин подговаривали коллег не ходить на заседания к неприятелям.

Ситуация усугублялась тем, что Никитин реферировал геологические труды для многих учреждений и настойчиво выискивал слабые места в работах Иностранцева и его учеников. Амалицкий не стал исключением.

Вторая сторона конфликта не оставалась в долгу. Иностранцев советовал ученикам писать критические отзывы на труды Никитина. В той же монографии Амалицкого об антракозиях хватает не вполне адекватных оценок Никитина.

Скептицизм коллег подтолкнул Амалицкого к идее отыскать дополнительные доказательства для гипотезы о «непрерывном континенте». Он предположил, что в русских рухляках найдутся достоверные остатки растений и ящеров, которые будут не просто похожими, но аналогичными тем, что известны из Индии и Африки.

В пермских слоях Индии в изобилии встречались отпечатки листьев древовидных папоротников глоссоптерисов. Их было так много, что некоторые слои представляли собой своеобразные «листовые кровли»[185]. Африка славилась костями пермских ящеров дицинодонтов и парейазавров, которых находили вместе с антракозиями.

Следовало найти в рухляках глоссоптерисы и ящеров. «Сходство не может ограничиться одними пресноводными моллюсками и должно распространиться и на остальной органический мир, т. е. на растения и животных», – считал Амалицкий[186].

Два мира пермских ящеров

Континентальные отложения пермского периода лучше всего представлены в двух местах на планете: в Восточной России и Южной Африке. Здесь собраны самые богатые коллекции остатков пермских животных и растений. История этих находок насчитывает пару столетий, а предыстория теряется в дымке тысячелетий.

В России на широкой полосе между Волгой и Уральскими горами до сих пор сохранились остатки небольших медных рудников.

Особенно много их в оренбургских степях, где толща земли зачастую напоминает дырявый сыр. Медь залегает здесь в песчаниках пермского периода. Её здесь добывали с бронзового века[187]. Рудокопы, конечно, регулярно наталкивались на остатки древних животных и растений. Их ценности никто не понимал, находки терялись в неизвестности. Сколько их нашли и потеряли за тысячи лет? Сотни, если не больше.

Первое письменное упоминание о них относится к 1762 году, когда из Оренбурга в Петербург пришло доношение, что на медных рудниках Твердышева найдено окаменелое дерево шести метров в длину. Из-за «небережения» дерево разбили на несколько кусков и большой двухметровый обломок привезли в Оренбург, он весил «150 пудъ», то есть 2,5 тонны. Всё остальное осталось на руднике до получения дальнейших распоряжений.

В доношении говорилось, что найденное дерево представляет собой «вещь весма куриозную», которая достойна «охранению в императорскую кунстъкамеру»[188].

Правительствующий сенат распорядился доставить дерево в столицу, в Академию наук. Академики составили особое наставление для перевозки «в минерал претворившагося дерева». Оно написано старым, непривычным слогом: «Если дерево совсем цело или немного не цело, то не надлежит оное разбивать в куски, но распиловать особливою пилою, зделанной из доброй, гибкой и неломной стальной полосы длиною например в два аршина, а шириною в четыре пальца, толщиною же в обух»[189].

Куски дерева после распиловки следовало пометить, «дабы знать можно было, как их после опять сложить». Вывезти надо было и куски, оставшиеся на руднике. Также следовало узнать, не находят ли рудокопы «окаменелых листов и плодов, как, например, дубовых жолудей, лесных орехов, сосновых шишек, в таком случае и оные прислать особливо с описанием их».