Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея

Характерный диалог напечатал «Петербургский листок».

– Уцелеть мы действительно уцелели, но совершенно, можно сказать, случайно. Пертурбация была-с.

– Да какая?

– Такая, какая следовала. И следы тому есть.

– Позвольте, в чём следы?.. Какие следы?

– А снег-с?.. Снег в день кончины выпавший, а?.. Вы этому не придаёте значения?

Вот и поговорите с таким[361]

.

Юмористические журналы вовсю потешались над промахом «гастронома Фальба».

«Стрекоза» писала, что конец света получился менее интересным, чем падение пьяного чухонца в Неву[362].

«Будильник» опубликовал фельетон про жителей кометы и учёного Кальба, который много лет неудачно предсказывал погоду, а потом ошибся с пророчеством о столкновении с Землёй[363].

Были стихи и фельетоны.

Фальб, заморский астроном,Напугал вселенную:Что комета, мол, хвостом

Сгубит землю тленную…Изучая ход светилФальб в часы полночныеСтрого всё определил,Дал нам цифры точные.Но досадно лишь одно —Зря от тратил рвение:

На земле отмененоСветопреставление![364]

Сам Фальб ещё в октябре отказался от предсказания и заявил, что его слова переврали: «Из мухи создан слон… Я не предсказывал светопреставления; оно и не поддаётся предсказанию»[365].

Объяснение запоздало. И без того подмоченная репутация Фальба стала совсем скандальной, его имя превратилось в нарицательное[366].

Впрочем, Фальб планировал и дальше выпускать пророчества, но судьба распорядилась иначе. В 1900 году он попал в психиатрическую лечебницу. Русский метеоролог Б. И. Срезневский по этому поводу написал, что Фальб стал жертвой своей мании предсказательств, которые не принесли пользы «ни ему, ни обществу»[367].

Из психиатрической лечебницы Фальб вышел осенью 1903 года, сразу же простудился, подхватил воспаление лёгких и через семь дней скончался.

Эстафету предсказательств подхватил его сын. В газетах появились прогнозы Фальба-сына[368]

, но большого интереса они не вызвали и скоро исчезли.

Яма государственной важности

Остатки наземных позвоночных редко сохраняются в геологической летописи. Амалицкий писал, что каждая ископаемая кость должна считаться «историческим памятником прежней жизни»[369]. Такие «костяные» памятники имели не только научную, но и вполне осязаемую коммерческую ценность. Коллекционеры, меценаты, музеи платили большие деньги, чтобы получить интересные образцы.

Миланский музей купил скелет гигантского ленивца-мегатерия из Аргентины за 40 тысяч франков (20 тысяч царских рублей). Добыча, доставка и препарировка скелета парейазавра из Южной Африки обошлись Британскому музею в 4 тысячи фунтов стерлингов (40 тысяч рублей)[370].

Очень дорогим был отпечаток «первоптицы» археоптерикса, найденный в Германии. Министерство культуры не смогло выделить Берлинскому музею естественной истории 20 тысяч марок, которые требовал продавец. Учёных выручил владелец сталелитейных заводов В. Сименс. Он купил отпечаток и подарил музею. Археоптерикса выставили в отдельном зале, словно «Мону Лизу», а видовое название ему дали в честь Сименса (Archaeopteryx simensii).

Кроме костей и отпечатков продавались следы и яйца вымерших животных.

Яйца огромной птицы эпиорниса стоили по 2 тысячи рублей, но в продажу поступали редко. Один французский учёный семь лет пытался купить такое яйцо и красочно описал, как их добывают туземцы:

Они зондируют своими копьями ил в болотистых дельтах некоторых рек до тех пор, пока не натыкаются на твёрдый предмет. В большинстве случаев это бывает простой камень, но всё-таки они должны нырнуть в воду, разрыть ил и посмотреть – яйцо ли это или нет. Надобно заметить, что в этих речках масса крокодилов, которые иногда съедают водолаза. Это очень пугает других водолазов, и поэтому всегда очень трудно найти людей для таких поисков, даже за большие деньги[371].