Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея

Едва стало известно, сколько скелетов нашёл Амалицкий, к нему поступили предложения от западных коллег о совместных раскопках. Мюнхенская академия наук обещала большой кредит, причём без особых обязательств: Амалицкий мог сам решать, что оставить в России, что отдать в Германию. Похожие предложения сделали Британский музей, Баварская академия наук, американцы.

Однако Иностранцев и Общество естествоиспытателей считали, что раскопки надо продолжать под их началом.

Амалицкий попал в неловкую ситуацию. Открытие захоронения полностью принадлежало ему, работы он мог вести с кем угодно, но наверняка он чувствовал моральные обязательства перед Обществом естествоиспытателей.

Решение далось ему нелегко. В декабре 1899 года Амалицкий писал Левинсон-Лессингу:

О себе я ничего не могу написать. Еду в Петербург делать доклад и везу две головы. До сих пор ничего неизвестно или, лучше сказать, ничего не предпринято по вопросу о денежном пособии, а между тем меня «наши», т. е. кабинетские, заставили отказаться от очень лестного предложения Циттеля, предлагавшего от Баварской Академии наук 2000 марок на продолжение раскопок при условии отдачи ему только второстепенных дублетов. Отказавшись от Циттеля, я нажил в нём недоброжелателя, что очень грустно, ибо от раскопки и в нашей Академии Наук причинили мне некоторые неприятности.

Мне приходится отказываться от помощи таких учреждений, которые действительно могут быть мне полезными, в надежде на Общество, от которого едва ли можно что-либо ожидать. Итак, до сих пор мои открытия мне приносят только очень много беспокойства[372].

Ситуация разрешилась неожиданно и быстро.

Приехав в Петербург, Амалицкий обнаружил, что был прав: «Мои раскопки увеличили ещё более неприязненное отношение ко мне не университетских и вызвали довольно обидный скептицизм даже среди университетских. Мне пришлось заглаживать свою невольную вину и ходить с поклонами и повинною. Это не только моё впечатление, но и очень многих других».

Он сделал доклад о находках на общем собрании Общества естествоиспытателей, а затем выступил отдельно перед покровителем общества великим князем Александром Михайловичем. Тот проникся энтузиазмом Амалицкого, обещал ему поддержку и так энергично стал хлопотать о пособии на раскопки, что уже через четыре дня, 14 января, император подписал высочайшее соизволение об отпуске Обществу естествоиспытателей 50 тысяч рублей на добычу костей: по 10 тысяч ежегодно в течение пяти лет, с 1900 по 1904 год.

«Это тем более удивительно, что собственно общество просило только 30 тысяч рублей. Ещё более удивительно, что деньги (10 тысяч рублей) уже отпущены на этот год», – писал Амалицкий[373].

Иностранцев объявил экстренный созыв Общества естествоиспытателей и прочёл извещение министра финансов о соизволении императора.

Новость встретили громкими аплодисментами. В отчёте заседания об этом говорилось такими словами: «Это ВЫСОЧАЙШЕЕ внимание и ВЫСОЧАЙШАЯ милость, которых удостоилось СПБ. Общество Естествоиспытателей, возлагает на него обязанность оправдать оказанное ему доверие и употребить все старания и все силы, чтобы исполнить наилучшим образом работу, на которую царскою щедростью дарованы Обществу средства»[374].

Участники собрания постановили «повергнуть к стопам Его Величества верноподданническое выражение беспредельной благодарности за щедрое пособие на пользу науки»[375].

Ежегодные 10 тысяч рублей были солидной суммой.

Зарплата рабочих в Петербургской губернии в те годы составляла 20–30 рублей в месяц, в среднем по стране – 16 рублей. Профессора зарабатывали 200–300 рублей в месяц, то есть около трёх тысяч в год.

Но если сравнивать со схожими мероприятиями, раскопки Амалицкого покажутся не слишком дорогими. Одна из северных экспедиций барона Толля обошлась казне в 60 тысяч рублей[376]. На доставку туши мамонта с Колымы в 1901 году государство выдало 16 300 рублей[377], а на установку скелета с чучелом и их научную обработку ещё 15 тысяч[378].