Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе

Итак, вернемся к Даниэлю Дефо, которого мы много страниц тому назад оставили работающим над своим «Ревью». После многочисленных провалов и нескольких публичных унижений — включая банкротство и позорный столб — терять ему было нечего. Так что он писал и писал для любого, кто был готов заплатить; а в лихорадочную пору между смещением Якова II в 1688 году и утверждением Ганноверской династии таковых находилось предостаточно. 1707 год он провел в Шотландии, пытаясь убедить шотландцев, что упразднение их парламента не принесет им ничего кроме блага[582]. Грань между журналистикой и пропагандой становилась все более размытой.

Времена были неспокойные, и во второй половине ХХ века они привлекут внимание выдающегося немецкого социолога Юргена Хабермаса[583]. Хабермас устремил взгляд на Лондон эпохи Дефо, в особенности заинтересовавшись кофейнями. Кофе на тот момент появился в Европе сравнительно недавно и нигде не имел такого поразительного успеха, как в Англии. В течение всего нескольких лет возник ряд кофеен, где люди среднего класса могли побеседовать, обменяться сплетнями и новостями

[584]. Наблюдая эти бурлящие, жизнерадостные пристанища коммерции и коммуникации, Хабермас выделил новый тип популярного времяпрепровождения, участников которого он описал как политический класс, имеющий что сказать, вовлеченный в общественную жизнь, наделенный свободой и временем для участия в политических дебатах. Дефо, как мы видели, во многом разделял эти идеи. Для него это также был ключевой момент в зарождении политического мнения.

В исторической перспективе претензия на совершенно новую форму всеобщей политической вовлеченности выглядит не так убедительно. Мы обнаружили множество свидетельств того, что люди жаждали новостей и в века, предшествовавшие кофейной эре, и что тогда уже существовал оживленный рынок для удовлетворения этой жажды. Дефо, конечно, не чужды были обычные уловки торговцев, и он искусно приправлял информацию для привлечения новых покупателей. Тем не менее, возможно, он был прав? И было что-то совершенно новое, взращенное в кофейной культуре конца XVII века, что можно считать поворотным моментом в истории новостей?

Создания солнца

Нужно помнить, что Лондон того времени, хотя и был развивающимся мегаполисом, все же оставался на периферии европейской новостной сети. Нам предстоит выяснить, могла ли изменившаяся новостная среда, представленная в Англии, быть замечена где-либо еще. Например, во Франции, крупнейшем европейском государстве и самой значительной военной державе? Здесь, напротив, мы видим сохранение жестко контролируемой и потому инертной прессы. Фронда, величайшее восстание середины века, лишь ненадолго изгнала продуманный новостной аппарат Ришелье и Мазарини. Восставшие не смогли найти общий язык, а их требования оказались слишком аморфными и неясными. Постепенно, болезненно был восстановлен королевский авторитет, а к 1652 году вернулся Мазарини, правивший отныне от имени несовершеннолетнего, но уже устремившегося к величию Людовика XIV.

11.1. Кофейня

Век Короля-Солнца не стал веком газет. Восстановление порядка потребовало восстановления монополии Ренодо; La Gazette

во-зобновила публикацию[585]. Пока молодой король взрослел, королевство училось привыкать к новому королевскому образу.

В 1654 году Людовик, которому было пятнадцать, формально вступил на престол с пышной коронацией в Реймсе. Когда спустя семь лет умер Мазарини, Людовик ясно дал понять, что справится без первого министра. В культуре монархии, которую создавал вокруг себя Людовик, власть и величие короля провозглашались при помощи систематической эксплуатации обширного ряда культурных ресурсов[586]. Плеяда талантливых художников, писателей, драматургов, собранная Николя Фуке, правой рукой Мазарини, отныне служила королю. Людовика воспевали прозой и стихами, на французском и на латинском. В театрах ставили пьесы о новом Александре, в церквах произносили вдохновенные проповеди, сравнивавшие его с основателем французской монархии, Людовиком Святым. В Фонтенбло и позже, в Версале, своем новом дворце, Людовик жил в центре своего чрезмерно украшенного, тщательно хореографически поставленного церемониала, в котором непосредственный доступ к королю считался высшей точкой в иерархии придворных привилегий.

Культура Версаля очаровывала современников, она сформировала образ Короля-Солнца на века. Но лишь крошечная доля населения присутствовала при дворе, видела короля вживую, наслаждалась льстивыми излияниями придворных поэтов или театральными представлениями. Донести облик короля до провинций — где, несмотря на культурный примат Парижа, проживало 95 % населения, — было сложной задачей, которую власти пытались решить.