Извините, я опоздала. На самом деле я не хотела приходить. История интроверта, который рискнул выйти наружу

— Ты практикуешься в комедии с другими авторами? — спрашиваю я Фила, пытаясь быстро задать все свои вопросы. Мы сидим в плавучем ресторане на канале возле вокзала Паддингтон.

— Нет, потому что я уже делал это раньше. Когда они не считали какую-то шутку смешной, я терял веру в нее, — говорит он.

— Как ты думаешь, если твоим друзьям шутка не нравится, значит, она несмешная или они просто не поняли ее?

— Я думаю, они не понимают ее в контексте комедийного клуба или съемочной площадки. Так что теперь я этим больше не занимаюсь. Я доверяю своему вкусу.

Я постоянно сомневаюсь в собственном вкусе, но знаю, что мне нужно начать верить ему, если я собираюсь сделать это.

— А что ты делаешь, чтобы подготовиться к выступлению? — Мои вопросы так же скорострельны, как и ответы Фила.

— Я медитирую по 15 минут каждый день с помощью приложения и пытаюсь медитировать в течение пяти минут до выступления. И стараюсь делать силовые позы. Это очень помогает.

— Как, например?

— Ты как будто пытаешься стать больше, — он вытягивает руки, словно пытается запугать медведя.

Я не могу себе этого представить. Это кажется нелепым.

Я спрашиваю его о неудачах на сцене.

— Есть некоторые аудитории, которые не всегда понимают шутки. Но, если ты чувствуешь, что терпишь неудачу, это скорее всего твоя вина. Настоящих комиков отличает то, что они могут прийти в себя после провала, — говорит он.

«Вы не смеетесь…» — говорю я. «Нет, но мы хотя бы улыбаемся…» — звучит ответ.

Мы вместе возвращаемся на вокзал Паддингтон, и я немного рассказываю Филу о своем годе экстраверсии.

— Терпеть не могу тусоваться в больших компаниях, — реагирует он. — Там же невозможно понять, кто когда должен вставить слово!

Это то, о чем я тоже беспокоюсь.

Когда приходит время прощаться, мы легонько обнимаемся и расходимся в разные стороны.

Я поговорила с профессионалом, записалась на курсы, и теперь пришло время начать писать. День шоу подкрадывался, и меня настигал все больший страх.

Однажды вечером я сажусь и пишу свой набор шуток. Я упоминаю песню Тони Кристи и объясняю, что его любимая «сладкая» Мари из Амарилло[66] ходила со мной в среднюю школу и была не такой уж сладенькой, а той еще расисткой. Затем я делаю несколько заметок о том, каково быть обладателем китайских корней в маленьком городке Техаса и про свой запоминающийся опыт знакомства с фразой «желтая лихорадка», когда мне было 12 лет. К 4 утра у меня есть рассказ на пять минут.

Это годится? Я понятия не имею. Но это все, что у меня есть.

Когда я думаю о выступлении, меня тошнит. Я хотела бы, чтобы публичные выступления были драконом, которого нужно убить только один раз — но они просто продолжают возвращаться и нападать. Я выступала для The Moth и выжила, но мне все равно было страшно. Но этот опыт показал, что мне это по силам. Я способна на это. Почему же мне до сих пор так тяжело? И разве не было более серьезных причин для беспокойства?

Несколько месяцев назад, сидя с отцом в отделении интенсивной терапии в Лос-Анджелесе, я пережила самые напряженные недели в своей жизни — так почему же это не кажется легким в сравнении? Большинство людей, переживших эмоциональные потрясения и выживших, говорит что-то вроде «Ну, теперь я могу сделать все, что угодно!».

Но не я. В начале этого года я видела, как мой отец пережил опасную для жизни операцию, и я все еще нервничаю из-за стендапа?

По-видимому, да. Я понимаю, что жизнь устроена так: мы чуть не умираем, а через 10 минут устраиваем истерику из-за штрафа за превышение скорости на обратном пути из больницы.

На нашем последнем занятии Кейт дает несколько советов для выступления.

— Послушайте, если вы увидите своих друзей перед выступлением, не плачьте, мать вашу. Хорошо? Никто не хочет этого видеть, — говорит она.

Я смотрю в пол. Я едва сдерживаю слезы, Кейт.

— Вы можете выпить перед тем, как выйти на сцену, но это все. Вы должны быть умнее аудитории.

Именно так Кейт всегда говорила о зрителях: мы идем на войну, а они — враги. Мы должны их контролировать. И если они бросают нам вызов, мы должны укротить их.

Кейт встает перед нами и медленно начинает хлопать в ладоши.

— Давайте, хлопайте со мной! — говорит она.

Мы с однокурсниками присоединяемся.

Кейт перестает хлопать, но жестом показывает нам, чтобы мы продолжали.

— Как только вы выйдете на сцену, у вас будет власть. Вы можете заставить аудиторию сделать что-то — что угодно, — если будете говорить с уверенностью… И они просто сделают это. Не спрашивая, зачем и почему. — Она многозначительно смотрит на нас, и наши аплодисменты постепенно стихают.

Когда мы выходим с последнего занятия, Тони смотрит на меня и подходит, чтобы положить руку мне на плечо.

— Эй, — говорит она. — Помни, это весело!

Она смотрит мне в лицо.

— Или, по крайней мере, это должно быть весело.

Честно говоря, мне это и в голову не приходило.