К оружию! К оружию!

– Что это такое? – осведомился он.

– Ой, а я все гадал, куда она запропастилась! – обрадовался Леонард. – Это модель моей машины-взлетающей-на-воздух-от-вращения[20].

Лорд Витинари ткнул пальцем в небольшой винт.

– И что, будет работать?

– О да, – ответил Леонард, но потом вдруг тяжко вздохнул: – Если, конечно, найдется человек, обладающий силой десятерых и способный вертеть вот эту ручку со скоростью около тысячи оборотов в минуту.

Патриций заметно расслабился, но лишь затем, чтобы ярче выделить напряжение следующего момента.

– Итак, по городу теперь бродит человек с рушницей, – произнес он. – Он успешно применил ее однажды и почти успешно во второй раз. Кто-нибудь еще мог изобрести такое?

– Нет, – грустно ответил Леонард. – Здесь только я гений.

В его словах не было ни грамма бахвальства – лишь простая констатация очевидного факта.

– Понимаю. Но если рушница была уже изобретена, Леонард, насколько надо быть гениальным, чтобы воспроизвести ее еще раз?

– Техника нарезки ствола требует кропотливой точности, а курковый механизм должен быть идеально сбалансирован, ну и, конечно, дуло ствола следует тщательно… – Леонард осекся, заметив выражение лица патриция, и пожал плечами. – Словом, надо быть очень умным, – заключил он.

– Этот город полон умных людей, – заметил патриций. – А также гномов. Умных людей и гномов, которые возятся со всякими металлическими штучками.

– Мне очень жаль.

– Но они редко думают головой.

– Согласен.

Лорд Витинари откинулся на спинку кресла и задумчиво уставился на окно.

– Например, представляешь, насколько нужно не думать, чтобы открыть рыбный бар «Три Удачи На Вынос» в ночь зимнего солнцестояния, да еще и в полнолуние?

– Что поделать, такова человеческая натура…

– Я так и не смог выяснить, что случилось с господином Хонгом.

– Бедняга.

– А взять хотя бы этих волшебников? Увидят торчащую из ткани реальности ниточку – и давай за нее тянуть, даже не задумываясь. Болваны, честное слово!

– Невероятно!

– А еще эти алхимики… Они считают своим гражданским долгом смешивать все подряд, чтобы посмотреть, что из этого получится.

– Я даже отсюда часто слышу взрывы.

– А потом еще появляется кто-то вроде тебя…

– Мне правда очень жаль.

Лорд Витинари снова и снова прокручивал пальцами винт летательного аппарата.

– Ты мечтаешь о полете, – вдруг произнес он.

– О да. Только тогда люди станут по-настоящему свободными. В воздухе не бывает границ. Все войны закончатся, потому что небо бесконечно. Какое счастье тогда бы настало, если бы мы научились летать…

Витинари поворачивал аппарат то так, то эдак.

– Да, – ответил он, – пожалуй, ты прав.

– Знаете, я даже пробовал вставить в нее заводной механизм.

– Прошу прощения? Я задумался на секунду и прослушал.

– Я говорю, пытался использовать заводной механизм, чтобы заставить машину лететь. Но ничего не вышло.

– О.

– Как туго ни взводи пружину, у нее есть свой предел.

– О да. Разумеется. Когда заводишь пружину в одну сторону, ждешь, что вся ее энергия ударит в другую. А иногда приходится взводить пружину до упора, – произнес Витинари, – и молиться, чтобы она не лопнула…

Выражение его лица изменилось.

– О боги, – пробормотал патриций.

– Простите? – не понял Леонард.

– Он не треснул кулаком в стену, когда уходил. Неужели я перегнул?

Детрит сидел на полу, от него валил пар. Теперь он чувствовал голод, но не желудочного свойства, а скорее мыслительного. Ему хотелось думать. По мере того как температура падала, эффективность его мозга росла. И нуждалась в нагрузке.

От нечего делать он стал считать кирпичи в стене – сначала в двоичной системе, потом в десятеричной и, наконец, в шестнадцатеричной. Цифры выстраивались и маршировали перед его мысленным взором в испуганном смирении. Детрит открыл деление и умножение. Потом изобрел алгебру, ставшую интересным развлечением на одну-две минуты. А затем, почувствовав, как рассеивается туман чисел, он поднял голову и увидел сверкающие вдалеке вершины дифференциального исчисления.

Эволюция троллей происходила в высоких, гористых и, прежде всего, холодных местах. Их кремниевые мозги привыкли работать в низких температурах. Но по мере спуска вниз, к сырым равнинам, возраставшая жара замедляла движения троллей и делала их бестолковыми. Вопреки сложившемуся стереотипу в город приходили отнюдь не глупые тролли. Напротив – тролли, решившие спуститься к людям, часто отличались выдающимся интеллектом, но в городе они неминуемо тупели.

Детрит считался идиотом даже по меркам городских троллей. Но это объяснялось всего лишь тем, что мозг Детрита был естественным образом оптимизирован под температуры, редко случавшиеся в Анк-Морпорке даже в самые холодные зимы…

Теперь же его мозг оказался в условиях идеальной рабочей температуры. Но, к сожалению, эти условия совсем незначительно отличались от оптимальной точки его физической смерти.