К портретам русских мыслителей

Как христианин Бердяев не хочет порывать со словом Божиим и подчеркивает на словах необходимость баланса между человеческим и Божественным началами, выражая свою солидарность с идеалом Богочеловечества (по Вл. Соловьеву). Но как «философ существования», культивирующий, соответственно модернистскому веку, суверенную человеческую личность, он открывает дорогу началу «человекобожества». Двойственность положения между христианством и экзистенциализмом принуждает, как это бывало и раньше в программных бердяевских работах, избегать определенности; случается, что дальнейшее пояснение только что высказанной мысли начинает сотрясать под ней почву, иногда даже оказывается, что в одном сложноподчиненном предложении вторая часть дезавуирует утверждение, содержащееся в первой. Дело, однако, решает наличие нескольких максим, недвусмысленность коих может соревноваться только с их эпатажностью, например: «Критерий Истины в субъекте, а не в объекте, в свободе, а не в авторитете».

Субъект выступает не только посредником, но и источником Истины; Дух исходит не только «через», но и «от» него. Бердяев, как он делал это время от времени в течение всей жизни, снова возвращается к головокружительному футуризму, и становится понятнее его логика: подлинное Откровение находится не в прошлом, а в будущем (в близящейся эпохе «Третьего Завета»), последняя Истина возвещается субъектом, установившим связь с грядущим Духом, «излучающим изнутри свет на мир». Залоги этому Бердяев видит в профетизме, который обнаруживается у избранных натур.

Но этого мало: человек у Бердяева оказывается не только медиумом Истины; к идее невиданного стяжания Духа Святого здесь примешивается еще более радикальный оттенок, когда оказывается, что Истина не просто открывается человеком, но и творится им. С этим поворотом мысли автор переносит нас во времена дерзновенного «Смысла творчества», трактующего Откровение как плод даже не преображенного сознания, а чисто творческих энергий человека. Богоподобный в своем свободном творческом призвании, он, человек, становится автором нового священного писания – антропологического откровения. Так на склоне лет, перед лицом новых пугающих его же художественных экспериментов века и удручающего – как будет засвидетельствовано в его статьях – философского опустошения, мыслитель не перестает прославлять как таковой творческий порыв, культивировать сам по себе творческий акт, воспевать творца, не нуждающегося ни в оправдании, ни в спасении, а своим творчеством оправдывающего самого себя и спасающего других, даже целый мир.

По-прежнему перед нами будто бы два Бердяева: один – взволнованный растерзанием человеческого духа, развоплощением человеческого образа, хаотизацией мира, другой – подстегивающий нового творца к небывалым свершениям. По-прежнему острые критические наблюдения над судьбой человека, отпущенного на свободу, никак не отрезвляют от апофеоза творчества, который теперь вот захватывает у Бердяева и область религиозного Откровения.

Безоглядный персонализм, если не титанизм, навеянный Ницше, своим противоборством с «объективностью» и «субъект-объектными отношениями» неблагоприятен для философии. И последняя книга не обошла их, эти центральные пункты вечной тяжбы экзистенциалистов с классической философией, как не обходили их и предыдущие работы Бердяева: «О рабстве и свободе человека», «Опыт эсхатологической метафизики», «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого» – и другие. Ведь коль скоро всё в субъекте, всё из субъекта, в защиту которого и подняла бунт философия существования, «объект» – это только враждебный элемент, препятствие для раскрытия духа. Личность же как суверенное «существование», экзистенция, несопоставима с миром субстанциального, неопределима и не ограничена никакой внеположной «сущностью», субстанцией. Несмотря на частичную правду экзистенциалистского восстания Бердяева, оно несло с собой и большое заблуждение, проповедуемое и в данной книге. Ведь из того, что внутреннее существо человека духовно и потому неуловимо и неизъяснимо в объективированных категориях, не следует, что они должны быть упразднены из философии, которая родилась вместе с ними из вопрошания об «объекте» и «субъект-объектных отношениях», из удивления «субъекта» по поводу окружающих его «объектов», лада и строя самого грандиозного из них – Вселенной. И это прямо касается смысла личного существования, т.е. экзистенции.