К портретам русских мыслителей

Булгаков – его виднейший участник. Присоединению к этой последней крупной духовной акции, предпринятой на родине «небольшим количественно и невлиятельным исторически меньшинством»[551], у Булгакова предшествовала организационная деятельность на Всероссийском церковном соборе 1917—1918 годов, составление некоторых его важнейших документов. Но если в эти месяцы он, только что принявший священство, твердо и бодро чувствовал себя на церковной почве (полоса сомнений будет пережита потом – в Крыму, где он ненадолго осел, пробравшись к семье через фронты гражданской войны, а затем – в первую пору изгнания), то диалоги «На пиру богов», вошедшие в помянутый коллективный сборник 1918 года, исполнены мучительного похмелья; они приняли на себя весь груз растерянности и трагики перед лицом непостижимой катастрофы. Диалоги эти могут служить примером «открытой» полифонической композиции, где точки зрения персонажей полностью выведены из-под авторского диктата и никак не суммированы. Здесь задаются такие вопросы о русском прошлом и русском будущем, и с такой обоюдоостротой, что ответы на них до сих пор еще не отыскались. По литературным достоинствам и экзистенциальному напряжению «На пиру богов» стоят в одном классическом ряду с герценовским «С того берега» и «Тремя разговорами» Владимира Соловьева.

Булгаков чрезвычайно ответственно относился к пройденному духовному пути, то и дело оглядывался на него и отчитывался в нем перед собою и публикой в тщательно составленных, подчиненных внутренней логике сборниках статей. В этом он походил – сколь неожиданным и прихотливым ни покажется такое сравнение – на Александра Блока. И подобно тому, как Блок реализовал «идею пути» в продуманной композиции трех своих лирических томов, Булгаков воплотил сходную идею в трех сборниках, которые успел выпустить на родине: это «От марксизма к идеализму» (1903), двухтомник «Два града» (1911), «Тихие думы» (1918). Каждый из них, хоть и скомпонованный задним числом из разновременных сочинений, представляет собой законченное целое.

Только немногое из зарубежного творчества Булгакова логически примыкает к содержанию названных книг. Здесь в первую очередь должны быть упомянуты выступления о. Сергия, связанные с его наставнической ролью в русском студенческом христианском движении, у колыбели которого он стоял, и с участием в Лиге православной культуры, а также его «новоградские» статьи («Нация и человечество», «Душа социализма»). Выделяется его краткая речь, сохранившаяся в записи, «Догматическое обоснование культуры»: не только смысл ее, но и самое название свидетельствует о главном жизненном деле Булгакова – борьбе за одухотворение культуры и общественности, за просветление творческой энергии человечества светом христианской истины.

В данном очерке лишь затронуты некоторые ведущие темы богатейшей публицистики Сергея Николаевича Булгакова, а другие не освещены вовсе (например, неизменно тревожившие Булгакова мысли о судьбе еврейства – от статьи «Сион» в изданном в 1915 году коллективном сборнике русской интеллигенции «Щит» до сочинения «Расизм и христианство», написанном в годы Второй мировой войны). Если учесть, что целые разделы мысли Булгакова получили развитие именно в статьях и лекциях и не имеют коррелятов в его капитальных трудах, в будущем встает задача как можно полнее ознакомить заинтересованного читателя с наследием Булгакова-публициста[552].

Распутывание гордиева узла

(Сергей Булгаков в сборнике «Вехи»)[553]

«Россия пережила революцию» – такова начальная фраза «веховской» статьи С.Н. Булгакова «Героизм и подвижничество». И после этой первой русской революции горстка мыслящих людей, воодушевленных идеей личной ответственности за свершившееся – настроением, прямо или косвенно продиктованным христианской углубленностью духа, – задумалась над тем, отчего так катастрофически, так угрожающе складывается отечественная история и нельзя ли отвратить ее ход от края пропасти.