К портретам русских мыслителей

Они попытались распутать

гордиев узел (не знаю, задумался ли Сергей Николаевич Булгаков, автор веховской статьи «Героизм и подвижничество», над парадоксальностью этого выражения или оно выскользнуло из-под его пера, что называется, подсознательно) – между тем как известный античный анекдот рекомендует такие узлы разрубать

, и так оно, увы, обычно и происходит до сего дня. Ныне, после того, как Россия пережила еще две революции, а, вернее – еще одну, семидесяти-с-лишним-летнюю, подлинно перманентную, сторонники «распутывания», готовые голой рукой отвести взмах меча, прибавились в числе, однако перед роковым «узлом», перед спрятанным в его извивах «историческим шифром» (С.Н. Булгаков) стоят все в той же недоуменной тревоге, колеблясь за какой конец потянуть. Веховцы в свое время вытянули из векового исторического клубка и стали разматывать нить под названием «интеллигенция». Мы, их сегодняшние наследники, вряд ли сможем и вряд ли будем иметь основание повторить эту операцию с фотографическое точностью. Многое изменилось, исчезла у нас «интеллигенция» в прежнем специфическом смысле (хотя не исчез и еще, кажется, не потерял способности к воспроизводству тонкий культурный слой). В переживаемый ныне всесветный «век масс» практическим носителем идеологии, как правило, становится не интеллигент, а «популистский» лидер, если не тоталитарный «вождь». Перечитывая «Вехи», рецептов «распутывания» мы для себя не обнаружим, но, быть может, сумеем вооружиться предложенным там методом

. Этот метод – религиозный «психоанализ», религиозно-философское диагносцирование идеологической силы, повлиявшей на ход новейшей истории и, в особенности, сотрясшей историю российскую. В русской интеллигенции такая сила, наверное, впервые обрела свою компактную социальную плоть, свое многообещающее затвердение – и веховцы не ошиблись, именно сюда направив испытующий взгляд, обратив предупреждающее слово. (Они же и предвидели, что сама интеллигенция может пасть жертвой злодуховной силы, которая разрушит первоначальное свое седалище и раскинется более вольготно и откровенно.)

Как известно, ведущие участники «Вех» – бывшие марксисты. И в их воззрении на творящуюся перед глазами историю новою вехой был как раз радикальный отрыв от исторического материализма, на обдумывание которого они еще недавно потратили немало умственных сил. «Революция есть духовное детище интеллигенции»[554]

, – утверждает Булгаков, и этот тезис с ним фактически разделяют и Н.А. Бердяев, и П.Б. Струве, и С.Л. Франк. В «Вехах» достаточно тревожного внимания уделено участию в революции «низов», становых классов общественной пирамиды, и, если некоторые исполненные ужаса пассажи как бы предвещают тон бунинских «Окаянных дней», то не меньше тут скорби о соблазняемом народе и надежды на хоть какую-то сохранность его духовного здоровья. Однако же, для авторов «Вех» революция есть прежде всего феномен идейного порядка, вышедший наружу мировоззренческий переворот, социальная реализация борьбы духов. Поэтому движущую силу революции они видят не в наиболее многочисленных, а в наиболее идееносных ее деятелях. Булгаков замечает, что «революция <…> оказалась как бы духовным зеркалом для всей России, и особенно для ее интеллигенции» (с. 34) – формула как будто нарочно обратная ленинской, вскоре прозвучавшей в связи с кончиной Льва Толстого: исторические события суть зеркало деяний духовных, а не (по Ленину) творения духа – зеркало материально-исторических, классовых сил.

И Бердяев, и Булгаков даже приписывают интеллигенции, словно единому и единодушному «ордену» (по позднейшему определению Г.П. Федотова), словно носительнице некой духовной воли, – свободу выбора между противоборствующими в истории «верами»: «… вина ее воли, она сама избрала путь человекопоклонства…» (Бердяев – с. 30); «… отбор этот был свободным делом самой интеллигенции, за которое она постольку и ответственна перед родиной и историей» (Булгаков – с. 42). Такая «свобода воли», несомненная (коль стать на точку зрения наших философов) применительно к личности и, в крайнем случае, к нации, в которой подчас видят единый организм с общим духом, – весьма проблематична, когда речь идет об общественной группе: овладеет ли она, может ли овладеть каким-то подобием избирающей свой путь «души»? Впрочем, быть может, здесь имеет место прозрение в тогдашней интеллигенции первообраза «партии нового типа», с которой, как со своего рода «поместной Церкви» навыворот (ср. Откр., гл. 2), возможен интегральный исторический спрос. Главное же, отношение к интеллигенции как к монолитному мыслящему телу диктовалось самой задачей сборника – здесь призыв, а не только анализ.