К портретам русских мыслителей

Став религиозным философом, более того, конфессиональным – православным – мыслителем, Булгаков в общественной своей позиции переходит, подобно собратьям по «Вехам», к либеральному консерватизму, или, что равнозначно, к правому либерализму («…почвенность, верность преданию, соединяющаяся со способностью к развитию…» – из цитированного выше очерка «Агония»). В дни думского депутатства он пока еще публично рекомендовал себя «христианским социалистом», надеясь подвести религиозно-этический фундамент под «антибуржуазность», жажду солидарности и социальной справедливости. И жизненные события, и внутренний рост сдвинули его с этих, довольно шатких, оснований. В связи с чем «Героизм и подвижничество» поучительно читать в окружении близких по времени булгаковских публикаций и выступлений.

В замечательном цикле теоретических статей, как бы окольцовывающих веховскую, – «Религия человекобожия у Л. Фейербаха», «Карл Маркс как религиозный тип», «Апокалиптика и социализм» – Булгаков постепенно приходит к выводу, что социалистическая доктрина, как она оформилась в истории Нового времени, неотделима от веры в окончательное и совершенное устройство человечества на земле, достигаемое внешними средствами и исключительно собственными силами, при отказе от всех «потусторонних» упований, связанных с признанием абсолютной ценности и бессмертия каждой человеческой личности. Материалистически-упрощенный взгляд на бытие человека в учении этом сочетается с утопическим представлением о «прыжке» из мук и коллизий истории в некое бесконфликтное «царство свободы» – с мечтанием, берущим начало еще в древнеиудейской народной апокалиптике и средневековом радикальном сектантстве, но сменившим фантастические одежды на наукообразную драпировку. Центральная антитеза веховской статьи, вынесенная в ее заглавие, являет собой как бы конкретное приложение этих мыслей к духовному статусу русского интеллигента. Последний, по Булгакову, ставит себя «на место Провидения» и видит в себе спасителя народа, спасителя человечества, притом на пути внешнего и сколь возможно коренного переворота общественных условий. «Героизм» в устах автора – синоним лжемессианства, религиозного самозванства, не терпящего рядом с собой ничьих претензий на тот же пьедестал, никакого, выражаясь принятым ныне языком, плюрализма гражданской жизни. Психологию «героя»-интеллигента определяют максимализм, «историческая нетерпеливость», «стремление вызвать социальное чудо, практическое отрицание теоретически исповедуемого эволюционизма» (с. 59-60) – все то, что Булгаков в равной степени находит и у стародавних апокалиптиков, и у новейших «вождей», в «Философии хозяйства» (1912) и других сочинениях с безошибочностью предсказывая их социалистический личный «культ».