К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама

«Офицеры последнейшей выточки – / На равнины зияющий пах» («От сырой простыни говорящая…», 1935). Е. А. Тоддес считал, что слово пах здесь – отглагольное существительное от глагола пахать [Тоддес 2005: 443]. Мы не можем согласиться с такой интерпретацией (не только потому, что это переусложнение текста, но и потому, что, кажется, пах как отглагольное существительное не встречается в языке). С нашей точки зрения, пах равнины объясняется через идиоматику. Отчетливо эротический смысл строки и обсуждаемого словосочетания возникает под влиянием выражения лоно природы, является его синонимической вариацией. При этом родовое понятие природы заменяется конкретной равниной, а литературное слово лоно – более простым семантически близким словом пах.

«Тысячехолмие распаханной молвы» («Чернозем», 1935). В этой строке земля семантически связана с 

молвой (вероятно, молва предстает заменой слова земля). Эта связь кажется не очень мотивированной и достаточно темной. Однако обращение к фразеологическому фонду позволяет ее несколько прояснить. Так, словосочетание распаханная молва допустимо воспринимать как сложное синонимическое развитие идиомы слухами земля полнится. Идиома при этом понимается буквально – ‘слухи находятся внутри земли’ (при усилении – ‘слухи тождественны земле’). Поскольку слухи, а также их синонимический эквивалент – молва находятся внутри земли и как бы тождественны ей, то их, соответственно, можно распахать[57].

«Упал опальный стих, не знающий отца» («Как землю где-нибудь небесный камень будит…», 1937). Словосочетание не знающий отца – синонимическая вариация идиомы не помнящий родства

, причем более генерализованное понятие родство заменяется частным случаем родственной связи – отцовством, а знать и помнить в их производной форме предстают синонимами.

«Заблудился я в небе – что делать?» (1937). Обсуждая эту строку, Ю. И. Левин заметил, что в ней можно увидеть «ситуацию затерянности в небе (совмещающую в себе и высшую степень потерянности, отсутствия почвы под ногами – и причастность небу)» [Левин 1979: 196]. В ремарке нас интересует тот факт, что, объясняя смысл текста, исследователь обратился к фразеологическому фонду. Может быть, это – случайная ассоциация. Возможно, однако, что смысл строки действительно отталкивается от выражения потерять почву под ногами. В таком случае идиома понимается как бы в развитии: потеря почвы под ногами связывается с перемещением в воздушное пространство (идиоматический смысл при этом сохраняется).

Впрочем, нельзя исключать, что строка строится и на развитии другой идиомы – повиснуть в воздухе. В таком случае небо и воздух становятся окказиональными синонимами, а идиоматический смысл выражения ‘оказываться в неопределенном, неясном положении’ отыгрывается в глаголе заблудился (заменяющем глагол повиснуть).

«И любопытные ковры людского говора» («Обороняет сон мою донскую сонь…», 1937). В строке допустимо увидеть передачу зрительного впечатления: первая строфа стихотворения описывает военный парад (черепах маневры), и коврами людского говора, вероятно, должны быть марширующие колонны солдат, поющих песню. При таком прочтении ковры с их прямоугольной формой ассоциируются с геометрической формой колонн марширующих солдат, а говор – с песней. Эта трактовка тем не менее толком не объясняет ни говор (говор плохо ассоциируется с песней), ни прилагательное любопытный. Может быть, речь и вовсе идет о зрителях парада, и тогда здесь проявляется перенос эпитета (не любопытные ковры, а любопытный говор или даже любопытные <люди>), но в таком случае совершенно не ясно, при чем здесь слово ковер.

С нашей точки зрения, понимание этой строки основано не столько на визуальных впечатлениях, сколько на семантических переходах. Мы исходим из того, что строка в целом – это характеристика некой речи. Думается, что ковры говора

 – это сложная синонимическая замена выражения плести языком, но, разумеется, выражение при этом сильно трансформируется и буквализуется. Язык предстает не столько органом в ротовой полости, сколько средством коммуникации и в таком виде синонимичен слову говор. Ковры оказываются результативом глагола плести, понятого в прямом значении, ср. коллокацию плести ковер (то есть ковры именно плетут). Схематично говоря, в сознании Мандельштама язык устроен так, что если он допускает плести что-то языком, то возможен и результат этого действия, например ковер (ковры), сплетенный (сплетенные) проявлением языка – говором.