К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама

«Ярких дней сияющая рана!» («Ты прошла сквозь облако тумана…», 1911). Еще один пример Е. Сошкина: сияющая рана заслоняет словосочетание зияющая рана [Сошкин 2015: 246–247].

«Прекрасен храм, купающийся в мире» («Айя-София», 1912). Словосочетание в мире в этой фразе использовано вместо в море (ср. коллокацию купаться в море). См. далее обыгрывание значения слова парус: «На парусах, под куполом».

«Прозрачная весна над черною Невой / Сломалась, воск бессмертья тает» («На страшной высоте блуждающий огонь…», 1918). Б. А. Успенский полагает, что слово весна заменяет слово свеча, что позволяет объяснить появляющийся дальше воск бессмертья [Успенский Б. 1996: 318]. Возможно, однако, что здесь проявляется другая трансформация: слово воск подставлено вместо слова лед. При таком прочтении нет необходимости видоизменять словосочетание прозрачная весна (ассоциативно оно кажется вполне понятным, поскольку прозрачный

и весна семантически соотносятся с воздухом), а коллокации тает лед и сломался лед подкрепляют допустимость такой замены.

«Уносит ветер золотое семя» («Феодосия», 1919–1922). Слово семя выступает вместо слова время, взятого из идиомы золотое время [Успенский Б. 1996: 316].

«То вдруг прокинется безумной Антигоной» («Я слово позабыл, что я хотел сказать…», 1920). Можно предположить, что украинизм [59]прокинется, если рассматривать его в рамках русского языка, ассоциируется со словом кинется (см. дальше – бросается к ногам) и контаминирует его с глаголом промахиваться. В то же время кажется, что этот глагол на основе фонетического сходства замещает слово прикинется. Семантика визуальной иллюзии, возникающая в вытесненном слове, поддерживается предшествующей строкой, в которой сообщается о неотчетливых зрительных впечатлениях: «И медленно растет, как бы шатер иль храм».

«А белый, белый снег до боли очи ест» («Кому зима – арак и пунш голубоглазый…», 1922). Снег

появляется на месте дыма из выражения дым ест глаза. Примечательно, что дым появляется в других строках стихотворения: «горький дым к ночлегу», «избушка дымная».

«И я теперь учу дневник» («Грифельная ода», 1923). Дневник, очевидно, вытесняет слово язык из выражения учить язык [Успенский Б. 1996].

В том же стихотворении, в строке «Вода голодная течет» прилагательное голодный заменяет прилагательное холодный [Успенский Б. 1996: 314], поскольку взято из коллокации холодная вода[60].

«И беснуется от жару / Домовитая душа» («Как растет хлебов опара…», 1922). Слово жар использовано вместо слова жир из идиомы с жиру бесится

.

«А небо будущим беременно…» («Опять войны разноголосица…», 1923–1929). Как заметил Л. Видгоф, слово небо встает на место слова время. Интересно, что в языке первой половины XIX века фиксируется устойчивое выражение, в котором время называется беременным будущим. Так, в письме А. И. Тургенева к П. А. Вяземскому говорится о чертах «нашего времени, беременного будущим» [Видгоф 2015: 104–105].

«Страна москательных пожаров» («Армения, 2», 1930). Москательные пожары, надо полагать, замещают москательные товары.

«Звезды живут – канцелярские птички» («На полицейской бумаге верже…», 1930). Птички, по наблюдению П. Наполитано, заменяют крыс, см. идиому канцелярская крыса [Napolitano 2017: 73].

«Взяв на прикус серебристую мышь» («После полуночи сердце ворует…», 1931). Слово прикус, по всей вероятности, использовано вместо слова прицел из идиомы взять на прицел.

«Не идет Гора на Жиронду» («Рояль», 1931). При всей важности истории Французской революции для понимания этого стихотворения, стоит отметить, что обсуждаемая строка, как указала П. Наполитано, строится по модели фрагмента поговорки если гора не идет к Магомету

(на Жиронду и к Магомету предстают изоритмическими словосочетаниями; лексема гора, очевидно, обыгрывается в строке) [Napolitano 2017: 130].

«Катит гром свою тележку / По торговой мостовой» («Зашумела, задрожала…» («Стихи о русской поэзии, 2»), 1932). Эпитет торговый выступает вместо торцовый (ср. выражение торцовая мостовая) [Успенский Б. 1996: 314][61].

«Что ни казнь у него – то малина» («Мы живем, под собою не чуя страны…», 1933). «Усиленный арготизм малина» [Тоддес 1994: 211] заставляет вспомнить поговорку не жизнь, а малина [Napolitano 2017: 245]. Соответственно, здесь слово казнь заменяет слово жизнь.

«И янычарская пучина молодая» («Бежит волна – волной волне хребет ломая…», 1935). Пучина, как указал Б. А. Успенский, возникает на месте слова дружина (ср. выражение молодая дружина) [Успенский Б. 1996: 317].