Читаем К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама полностью

«Тот самый, тот, который / Из песни Данта убежит, / Ведя по кругу споры» («Вы помните, как бегуны…», 1932–1935). Коллокация вести споры соединена с идиомой ходить по кругу (в контексте разговоров, споров – ‘в очередной раз повторять аргументы’). Дантовский контекст, впрочем, может подсказывать и коллокацию бегать по кругу; круг в любом случае читается в двух планах – переносном и прямом (круг ада).

«С рабским потом, конским топом / И древесною молвой» («Зашумела, задрожала…» («Стихи о русской поэзии, 2»), 1932). Древесная молва уже привлекала внимание исследователей. П. Наполитано предлагала увидеть в этом выражении замену – древесная смола [Napolitano 2017: 212]. Нам представляется, что этот случай несколько труднее, поскольку возможная замена молвы на смолу дополнительно осложняется идиомой глухая молва. Она понимается непосредственно и перемещается в семантическое поле ‘леса’ (

глухой лес), поэтому оказывается допустимой окказиональная синонимия: глухой – древесный.

«На углях читают книги / С самоваром палачи» («Полюбил я лес прекрасный…» («Стихи о русской поэзии, 3»), 1932). Эффект семантической двойственности в этом примере создается за счет того, что коллокация самовар на углях совмещена с идиомой как на углях. В том же стихотворении: «И белок кровавый белки / Крутят в страшном колесе». По замечанию, Б. М. Гаспарова, «образ ручной белки в колесе <…> контаминирован с образом колеса как орудия жестокой казни» [Гаспаров Б. 1994: 145]. Переходя на уровень идиоматики, можно сказать, что в данных строках буквализирована идиома крутиться как белка в колесе (ее лексический ряд целиком представлен в тексте), на которую наложена коллокация пытать на колесе.

Не бросающийся в глаза пример обнаруживается в стихотворении «К немецкой речи» (1932): «Как моль летит на огонек полночный». Коллокация лететь на огонь (в которой чаще всего упоминаются мотыльки) осложнена фрагментом идиомы зайти на огонек. Ее идиоматическое значение в текст не переносится (хотя в рамках темы дружбы ее смысл ‘зайти в гости к друзьям / знакомым без предупреждения’ может остаточно проявляться дальше), но именно из нее, надо полагать, берется словосочетание на огонек

(тогда как в контексте фраземы лететь на более употребимо слово огонь).

«Природа своего не узнает лица» («Холодная весна. Бесхлебный, робкий Крым…», 1933). В этом примере антропоморфный образ лица природы, вероятно, синонимичен лицу земли, которое, в свою очередь, появляется из идиомы стереть с лица земли. На это накладывается коллокация узнавать в лицо.

«Пеньковые речи ловлю» («Квартира тиха, как бумага…», 1933). В этом случае идиома ловить речи дополнена прилагательным пеньковые, которое, с нашей точки зрения, становится результатом буквализации таких фразем, как плести языком или

что ты плетешь?. Дословное понимание фраземы позволяет ассоциировать говорение с плетением чего-либо из пеньки, и из этой ассоциации в строке возникают пеньковые речи.

«Покуда в жилах кровь, в ушах покуда шум» («Ариост» («Во всей Италии приятнейший, умнейший…»), 1933) – коллокация шум в ушах совмещается с фрагментом идиомы кровь закипает в жилах. Фразеологический смысл может проявляться в тексте, поскольку Ариост изображен весьма темпераментным героем. В парном стихотворении 1935 года («Ариост», «В Европе холодно. В Италии темно…»): «И солнце рыжего ума взошло в глуши». Здесь на коллокацию солнце взошло накладывается распространенное выражение свет разума (с синонимической заменой разум ум).

Рассмотрим несколько примеров из стихотворения «Мастерица виноватых взоров…» (1934).

«Их, бесшумно охающих ртами»[74]

. Вероятно, строка отталкивается от выражений открыть рот от восхищения, охать от восхищения. К этой модификации добавляется еще одна идиома – нем как рыба [Napolitano 2017: 309] или молчу как рыба [Гаспаров М. 2001: 660].

«Твои речи темные глотая» – идиома темные речи интерферирует с выражением проглотить что-либо (обиду, оскорбление), которое практически не замечается в силу присущей тексту водной семантики.

«Я стою у твердого порога». Идиома у порога осложнена вещественной характеристикой – прилагательным твердый, которое взято из коллокации твердое решение (идиоматический смысл выражения обыгрывается в следующей строке: «Уходи. Уйди. Еще побудь»).

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука