К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама

«Я не хочу средь юношей тепличных / Разменивать последний грош души» («Стансы», 1935). В этом примере к идиоме последний грош добавляется выражение ни гроша за душой (душа, очевидно, попадает в высказывание из этой буквализованной и переосмысленной идиомы).

«Еще машинка номер первый едко / Каштановые собирает взятки» («Еще мы жизнью полны в высшей мере…», 1935). По наблюдению Б. А. Успенского, в этих строках взятки – метафора, и это слово заменяет прядки, которые появляются через строку («Разумные густеющие прядки») [Успенский Б. 1996: 320]. На уровне фразеологии идиома брать взятки осложнена выражением собирать взятки (где взяток – нектар или цветочная пыльца, добываемая пчелой).

«Есть многодонная жизнь вне закона» («Римских ночей полновесные слитки…», 1935). Фразема вне закона (жизнь вне закона) дополнена прилагательным

многодонный, которое, надо думать, взято из коллокации дно города (дно города непосредственно ассоциируется с жизнью вне закона).

«Скучно мне: мое прямое / Дело тараторит вкось» («Влез бесенок в мокрой шерстке…», 1937). Коллокация прямое дело совмещена с фрагментом идиомы вкривь и вкось.

«Я б слушал под корой текучих древесин / Ход кольцеванья волокнистый» («О, этот медленный, одышливый простор!..», 1937). Ход кольцеванья волокнистый является синонимической модификацией идиоматических выражений, в которых время сопоставляется с глаголами движения (ср.: время идет, время бежит, ход времени), поскольку кольцами деревьев традиционно отмеряют годовой срок. Так, через ассоциацию с деревьями, ход кольцеванья – это вариация фраземы ход времени. Однако этот процесс одновременно попадает в семантическое поле ‘текучести’. Видимо, слово текучие

возникло из переосмысленных выражений течение времени, время течет, в которых течение понимается буквально. Иными словами и несколько огрубляя, в этом примере все, что относится к семантике дерева, предстает окказиональным синонимом метафорического поля ‘времени’, и это позволяет объяснить лексический ряд обсуждаемых строк.

«И вспоминаю наизусть и всуе…» («Вооруженный зреньем узких ос…», 1937) – здесь друг на друга накладываются выражение помнить наизусть и идиома поминать всуе.

«Растяжимых созвездий шатры» («Стихи о неизвестном солдате», 1937). Эта строка строится на переработке нескольких выражений. Прежде всего, шатры созвездий синонимически основаны на коллокации шатер неба (которая также встречается в виде шатер звездного неба). Кроме того, прилагательное растяжимые восходит к термину расширение Вселенной[75].

«Украшался отборной собачиной….» («Чтоб, приятель и ветра, и капель…», 1937). По наблюдению Б. А. и Ф. Б. Успенских, в строке совмещаются коллокация отборная X-ина (свинина, говядина) и идиома отборная ругань [Успенский Ф. 2014: 85–86].

«Под этих звуков ливень дрожжевой» («Я в львиный ров и в крепость погружен…», 1937). Ливень звуков является модификацией выражений, в котором звуки уподобляются жидкости. См., например: звуки льются, льется песнь, полилась ария, течет рассказ и т. п. Прилагательное дрожжевой, в свою очередь, мотивировано фрагментом идиомы растет как на дрожжах (семантика интенсивно нарастающего звука в стихах сохраняется).

«И каждый шаг их – гулкое рыданье» («Есть женщины, сырой земле родные…», 1937). Гулкое рыданье в приведенной строке противоположно выражению глухие рыданья (глухое рыданье; прилагательное глухой по контрасту замещается гулким

). При этом само прилагательное гулкий семантически (по типу 4.1) перенесено от шагов (см. коллокацию гулкие шаги). Надо полагать, благодаря семантической связности лексического ряда все эти замены кажутся в тексте совершенно естественными и органичными.

«Косит ливень луг в дугу» («На откосы, Волга, хлынь…», 1937). Выражение косить в дугу соотносится с идиомой гнуть в дугу (косить и гнуть оказываются окказиональными синонимами – оба предиката связаны с идеей насильственного действия). Одновременно синтагма косит ливень – это переосмысление коллокации косой дождь.