Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

«Константин» оказался в Африке первой ласточкой. Местные власти далеко не вполне были осведомлены в том, что происходит, когда несколько дней спустя один за другим стали входить в канал и размещаться на внутреннем рейде русские военные корабли. Встреча каждого была для нас радостью, как встреча соотечественника на улице незнакомого города. Пришли ледоколы, пришли красивые миноносцы, с ними на буксире красный, недостроенный «Цериго». Целый праздник был, когда одними из последних показались за волнорезом огромные башни «Генерала Алексеева». Мощно и грузно вошел он в гавань, сбив с якоря на пути, как пробку, один из бакенов. С приходом «Алексеева», который вез кадет, как бы соединились обе половины Морского корпуса.

Но особенно торжественно вошел «Генерал Корнилов». Появление его было незабываемо трогательно. «Корнилов» пришел последним заключительным аккордом. На нем был командующий эскадрой адмирал Кедров, стоявший на мостике со штабом. На каждом корабле был выстроен почетный караул, и когда с флагманского корабля раздавался сигнал – проникновенные, продолжительные, со слезой, дрожащие звуки горна, каждый корабль отвечал на приветствия адмирала…

Берег был близко, но земля была далеко. На грот-мачте был поднят желтый флаг – мы в карантине. Некоторое время спустя мы покинули уютные помещения «Константина» и перебрались на «Кронштадт», огромный океанский пароход, приспособленный под мастерские.

Действительно, это была какая-то плавучая фабрика… В одном отделении визжали пилы, в другом – металлические сверла, внизу, в преисподней, пыхтели пламенным огнем горны и ухал паровой молот. На пароходе были сотни механических станков и громадное количество материалов. Было очень жаль, что французы взяли себе этот пароход – на нем, в его мастерских, тысячи беженцев могли бы найти себе работу… Мы расположились на полу в одной из мастерских среди станков, колес, приводов. Ночью, повертываясь с боку на бок, стукались головой о какие-то металлические части.

Здесь мы встретили Рождество, и отец Георгий растрогал нас в церкви, заставив вспомнить о снежной морозной рождественской ночи в России… А на Новый год была елка на «Алексееве» в Морском корпусе, и я отправился туда. Елка была устроена на юте, вокруг нее собрались кадеты, подчищенные и подтянутые. Три громадных орудия смотрели из башни. Били склянки, по-особому в этот день – удар из трех частей… После молебна и общих поздравлений, я сказал несколько слов, как историк.

Я вспомнил прообраз нашей елки в Риме, как праздник золотого века, праздник рабов, напомнил, что в древности место, где мы находились, было одним из перекрестных путей мирового невольничьего рынка. Мечты о золотом веке на палубе военного корабля в эпоху Гражданской войны звучали, может быть, глухо, особенно в присутствии пушек, но исторически здесь, может быть, и были параллели – ведь и Овидий жил в эпоху Гражданской войны… А затем – кадеты отплясывали вприсядку, и мы в командирской кают-компании, где помещались преподаватели, пили чай до глубокой ночи и ели свой праздничный паек с точным счетом мандаринов и фиников на человека…

Наступили теплые дни. Грело солнце. Плескалось море… Жизнь в ожидании перемен, без определенного дела начинала утомлять. Уже два месяца, как мы на воде. С утра до вечера видеть эту воду, то зеленую, то синюю, то чистую, то грязную, дышать соленой влагой, слоняться по палубе и спардеку, дожидаясь с животным нетерпением камбузных выдач, торопиться занять место поближе, изучать очертания берегов и думать – гадать о ближайшем будущем, когда можно будет ходить по этим улицам, дышать воздухом полевых дорог, потрогать ногой траву, потрясти кусты… Появилась страстная жажда земли. Ее поймет только тот, кто бывал подолгу в море, только тот поймет эту сосущую, физиологическую тоску по земле. В ней есть что-то извечное, мистическое. Это томление сказалось и в стихах Ирины, тогда еще маленькой девочки.

В карантине

Наконец, рано утром подошел большой французский катер, забрал нас, корпусных, со всеми вещами, и мы, провожаемые завистливыми взглядами оставшихся, мимо бухты Карубы и «Алексеева», стоявшего недалеко от нее, прошли большое озеро и причалили к пристани Фер-ривилля. Отсюда тронулись в госпиталь для дезинфекции. После довольно неприятной процедуры купания в полухолодной воде и весьма поверхностной дезинфекции, мы, облачившись в пижамы, вошли в больничные бараки.

Три дня, проведенные здесь, показались раем. Вкусная госпитальная еда (мы за ней ездили с маленькими каретками на рельсах), вино, масса новых впечатлений, теплые дни, когда можно было сидеть без пальто на солнце, – все это успокаивало нервы, а когда вечером, откинув белые пушистые одеяла, мы утонули в пружинах госпитальных кроватей и спали на чистых простынях, без всякой предварительной «регистрации», – хотелось подольше не уходить из этих простых больничных бараков.