Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Постепенно, разумеется, все эти тысячи людей разных специальностей, от слесарей до оперных артистов, рассосались на службу, на работы в Тунисии, уезжали в другие страны, но это было не так легко, не имея свободных денег, чтобы подняться. И многие томились в этой обстановке непривычного безделья.

Мы же, из Морского корпуса, с места имели свое дело, притом национальное, которое дало возможность служить России даже на чужбине. Учебное дело встречало отклик и поддержку у французов – трудно было отказать в помощи молодым, безусым мальчикам, жертвам величайшей человеческой трагедии. Многие из них были круглые сироты, у многих родные остались в России, и они долгое время не имели от них никаких известий, а когда стали приходить письма с громадным количеством наклеенных марок, большие, серые пакеты, то для многих они… лучше бы совсем не приходили…

Корпус эвакуировался, забрав с собой из Севастополя не только учебные пособия, но и много обстановки и оборудования до электрической станции включительно. Все это требовало размещения, приспособления в новых условиях. Сфаят был трудовой колонией: здесь все работали, всем находилась работа. Было весело смотреть на «стройку» большого коллектива, который постепенно, но очень быстро разбивался по специальностям, выделяя из себя и создавая вновь ряд мастерских.

Библиотека в связи с учебным делом потребовала даже постройки отдельного барака. Книжная выдача, заготовка тетрадей и прочих пособий вызвала необходимость устройства переплетной мастерской, которая не только лечила старые книги, но и очень недурно, по крайней мере прочно, переплетала новые, которые стали поступать в библиотеку в изобилии частью по покупке, частью путем пожертвования из разных мест русской эмиграции. Отсутствие достаточного количества учебников и наличие многих хороших специалистов навело на мысль начать печатание литографским способом собственных учебников. Литография работала на двух станках – нашлись знатоки и этого дела – и достойно обслуживала корпус. Печатались не только обложки к тетрадям и отрывные календари с милыми русскими виньетками, но и целые курсы, главным образом по математике, в сотни страниц. Потребовались сапожники. Правда, у нас был запас «танок», да и французы выдавали, но, несмотря на то что толстые подошвы утыкивались гвоздями, обувь от камней изнашивалась быстро, у кадет, при их беготне, – горела. Нужно было организовать починочные мастерские.

Затем приближалось лето, жаркое, африканское, ходить в тяжелой обуви было невозможно – возникла мысль делать белые туфли на кожаной подошве. Нашлись сапожники на эскадре из матросов, но этого было мало – требования были огромные, на несколько сот пар. Назначили плату, весьма скромную. Сапожное искусство постигалось довольно скоро (некоторые еще в России научились ему, в годы лихолетья), и все мы летом щеголяли в очень недурно сшитых ослепительно начищенных туфлях.

Едва ли не самая почтенная роль в деле материального обслуживания Морского корпуса выпала на долю сфаятских дам. С обмундированием в последнее время в России было очень плохо. Кадеты были одеты весьма пестро, кто в курточках морского образца, кто в английских зеленых френчах. Белья так совсем не было. Французы и тут помогли, давая сукно разных сортов и много бязи разнообразного качества. Началась настоящая женская мобилизация. Оборудовали целую швейную мастерскую, раздобыв машины на эскадре (чего только там не было!).

Работы оказалось много – ведь приходилось обшивать всех с ног до головы, при скромной плате это явилось заработком, и многие дамы обзавелись собственными машинами. Начали с простых рубашек и белых летних брюк морского образца (с клешем), а кончили вполне приличной выработкой суконных костюмов, которые выходили из дамской мастерской как будто из настоящей портняжной. Впоследствии было много заказов от французов на шитье военных костюмов для местного гарнизона и т. д. В короткое время благодаря такому оборудованию все кадеты и гардемарины оделись в форму, что придало им очень хороший вид и много способствовало упрочению нашей колонии в глазах французов. В успешной постановке этих мастерских мы все были заинтересованы. Каждому хотелось получить себе то туфли, то брюки и заменить ими свои старые, уже неудобоносимые. На этой почве было много всякого рода бурных конфликтов.

– Почему в первую очередь идет строевая часть?

– А почему сукно туда выдано лучше?

– А почему мичман NN получил брюки, а у него есть свои фланелевые, теннисные? – и т. д.

Особенно, помню, было много всяких пререканий с начальником хозяйственной части в первое лето, когда народу в корпусе было еще много, а мастерицы – еще без достаточного опыта, в материалах тоже ощущался недостаток. Меж тем ходить в жару в теплых суконных костюмах было невыносимо. Просьбы и разговоры с ближайшим начальством мало помогали: все ссылались один на другого. Тогда я, не без тайной мысли скорейшего воздействия, подал по соответствующей инстанции следующую бумагу:

«Инспектору классов Морского корпуса