Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Перед зданиями – большой двор, снова ряд зданий, на этот раз двойной. В тех, что лицом к казармам, – свинюшник, бывшие стойла для мулов (а лошади там были, где наш театр), а за этим частные квартиры персонала. Там, между прочим, жил и будущий атаман, генерал Татаркин[623]

, рядом – военный чиновник Дмитриев с женой и дочерью Зоей, генерал Готуа, госпожа Лазарева с детьми, морской офицер Хрущев с сестрами, есаул Леонов и другие. Далее снова шел ряд зданий, в них – лазарет и квартира доктора Попова, квартира полковника Поссевина[624]

и другие службы. В нижнем ряду, прилегающем к стенам, также располагались чины персонала со своими семьями, а направо от ворот – церковь, штаб, квартиры директора и некоторых преподавателей и воспитателей. Выше, идя обратно к казармам, – кухня. Крепость почти нависала над пропастью – а там в долине, где можно было, наконец, увидеть кусты и деревья, извивалась и бурлила речка Требишница, которую мы почему-то прозвали Требинкой. Требишница вырывалась как очумелая из горы, на который расположился городок Билече. Вырывалась и неслась по камням несколько километров, и только тогда успокаивалась и принимала более величественный вид, расширялась и текла далее к самому Требинье. А по скалам гнездились поскоки – вид медянки, чрезвычайно ядовитой, прозванной так потому, что она была в состоянии нападать сверху, буквально скача, прыгая по камням. В общем, местечко было невеселое. И за что эта кара постигла донских кадет?

Климат тоже тяжелый. Летом – жара, а зимой – невероятные холода и морозы. Снега наваливало достаточно. По вечерам, если выглянешь в окошко, можешь увидеть золотые точки волчьих глаз. Волки собирались стаями к человечьему жилью, надеясь чем-нибудь поживиться.

Развлечения по праздникам заключались в лазании по горам, расцарапывании себе рук и ног, швырянии огромных камней-валунов в пропасти и долины и бесконечном чтении книг. Тем, кто уезжал на лето в отпуск, приходилось идти пешком на железнодорожную станцию Требинье, а это было всего тридцать километров. Но молодые ноги выдерживали все. Кто-нибудь из компании затягивал: «Один верблюд идет… другой верблюд идет…» – и с припевом «Ах, как мне жаль весь караван верблюд!» весело доходили до Требинье. Единственный отдых, который мы себе позволяли, – это короткая остановка у «Москвы» (кафана на середине пути между Билече и Требинье) – там мы ложились и задирали ноги вверх – лучший способ отдохнуть. А потом снова затягивали своих «верблюдов» и так доходили до самой станции. Однажды компания кадет, шедших в Требинье, повстречалась с какими-то местными жителями. Пошли вместе, угощались взаимно табачком, мило разговаривали. Потом выяснилось, что с нами идет знаменитый разбойник Майо Вуйович и его «ребятки». Но «руссов», как там называли русских, Майо не трогал; наоборот, он очень любил русских и нападал главным образом на мусульман, это были его заклятые враги.

Корпусные балы и театральные постановки в Билече

В наши, 70-е годы ХХ века, когда юбочки и девичий стыд приведены к так называемому «мини», то есть к минимуму, а мальчиков и девочек с малых лет просвещает сама школа, посвящая их в то, о чем раньше или совсем не говорилось, или же говорилось шепотом, то о чем буду писать – может показаться смешным. Но из песни слова не выкинешь, и мне хочется эту песню об ушедшем кадетском мире довести целиком до конца, рассказав об отношении кадета к барышне в те как будто далекие 20-е и 30-е годы. Барышня в кадетском представлении – это было нечто высокое и чистое. Это было то, чему можно было поклоняться, писать неуклюжие стихи и приносить букетики фиалок. За ними ухаживали, с ними танцевали, переписывались и окружали их атмосферой такого обожания и уважения, которым – в этом я твердо уверен – не окружают теперь даже королев. Да они, наши институтки, и чувствовали себя в обществе кадет настоящими королевами. Что же, неужели в нас мертвым сном спали человеческие чувства, инстинкты, природа? Конечно нет: мы были обуреваемы теми же общечеловеческими страстями и желаниями, те же инстинкты были и в нас. Мы грешили. Мы грешили так, как и другие юнцы нашего возраста, но по неписаному кодексу чести, завещанному нам поколениями старших кадет, мы проводили грань и за эту грань не переступали. Мы знали, с кем, где и когда можно дать волю своим человеческим инстинктам. Но наша барышня была для нас священна. Если бы кто-нибудь из нас посягнул на барышню, переступил бы эту грань, результат для него был бы крайне плачевным.