Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Среди старших кадет оживление. Начались каникулы, и в корпус, к родителям, приехали «наши» институтки. Возбуждение почти общее. «Ухажеры», а их сонм, приглаживают непокорные чубы и проборы, достают брюки из глажки. О нет, совсем не то, что можно подумать; не только прачечной или заведения, где гладят костюмы, формы и прочее, но у нас не было даже утюга. Еще вчера вечером, сняв брюки, аккуратно складывали их, намечали складку и обильно смачивали ее водой. Затем укладывали их на доски кровати под матрас и спокойно укладывались на нем спать. Завтра утром брюки оказывались безукоризненно выглаженными.

Сегодня воскресенье, и все мы отдыхаем, свободны. Вскоре веселая молодежь гурьбой высыпает из ворот крепости. Тенистая аллея. По ней медленно движется толпа, человек двадцать пять – тридцать. Это Зоя, она же «мать-атаманша», то есть дама выпуска, а вокруг нее – кадеты, «ее» кадеты. Слева от нее – пять человек, столько же справа (большая ширина аллеи и не вместит), а сзади – полчища! И еще кто-то забежал спереди и, оживленно жестикулируя, рассказывает Зое что-то веселое. А она смеется заразительным смехом, она счастлива. А поздним вечером, когда Зоя уже уляжется спать и когда весь лагерь погрузится в сон, Пик Иванов и я, два закоренелых мечтателя, выберутся незаметно из сотни и пойдут бродить по спящему лагерю. Луна. Мечтатели усядутся на скамейку в тени большого дерева, на той же самой аллее, шагах в ста от Зоиных окон. И начнут молоть всякую чепуху. Пик станет уверять, что стоит только сосредоточиться, сконцентрировать всю свою волю и мысли, и вот можно, мол, заставить Зоечку встать и подойти к окну. И тогда, не шевелясь и не выдавая ничем своего присутствия, ты можешь хоть с минутку полюбоваться ее неясным силуэтом. И наивный мечтатель, устремляя «пронзительный» взор в темный провал окна, думает-думает… А Пик в это время находит вбитый кем-то в дерево гвоздь и советует усесться так, чтобы гвоздь пришелся в затылок. «Ты вдавливай, вдавливай, – говорит он, – так легче сосредоточиться». Сам автор этому верит (да чему не поверишь в те прекрасные годы мечтаний!) и вдавливает, и вдавливает… «Я помогу тебе думать, – шепчет Пик, – я тоже буду думать…» Два молодых мечтателя думают, но никакие гвозди, никакая концентрация не помогают. Приятели бредут дальше и вслух декламируют Пушкина.

А завтра – бал. Не вечер в какой-нибудь сотне, «только» для кадет сотни и приглашенных. Нет, это общий, корпусной бал. И верные три «пажа» поднесут Женечке по крошечному букетику фиалок. Женечка старше их, и около нее кавалеры из старших классов. Но вот и для этих косноязычных, что-то лепечущих ей и глядящих на нее с немым обожанием «пажей», или «мушкетеров», в Женечкином сердечке находится уголок, и нежные слова благодарности вознаграждают героев. А герои – они сегодня по таким скалам карабкались, что там и голову можно сломать, а все для того, чтобы у «нашей» Женечки сегодня на балу были свежие фиалки.

Громадное здание. Чтобы превратить эту бывшую конюшню в бальный зал – немало потрудились кадеты. Немало тачек земли навезли сюда, утрамбовали, обшивали досками, белили стены, и вот – танцевальный зал и зал для театральных представлений. Сцена. На занавесе – новочеркасский памятник Ермаку, рисовал Гриша Самойлов. Тот самый Гриша, который впоследствии станет одним из самых прославленных архитекторов Югославии и чей проект самого большого храма в столице получит первую премию. А пока – Гриша разрисовывает программки для дам, рисует пейзажи в альбомы и без устали пляшет на балах. На сцене – хор трубачей-кадет. Вдоль стен – скамейки, кой-где стулья, для директора и его дам – кресла (одно из них – бутафорский трон царя Феодора Иоанновича, но ничего, сойдет). На стенах – большие портреты. Державный шеф корпуса, Государь и Государыня, Наследник в форме лейб-казачьего полка, войсковые атаманы – А.М. Каледин, А.П. Богаевский и другие. Пол – из строганых досок, но, уверяю вас, и по ним будет скользить веселая молодежь. У дверей распорядители-кадеты. Пышные голубые банты. Не всегда на левой стороне груди – обычно на левом плече. На банте – «атаманский» погончик с белым кантом. У входа столик, на нем программки. Их не печатают, а рисуют кадеты. Иногда это настоящее произведение искусства. Рисуют многие, у кого есть способности к рисованию, – ведь программок надо много наделать, так чтобы у каждой дамы, да и у некоторых офицеров было по программке. Но это количество, а вот о качестве – тут уже не переплюнуть таких, как Гриша Самойлов или Киреев, а впоследствии Ваня Дубровный или Виктор Иванов, – это настоящие художники.