Как жили и во что верили первые христиане

4. Но вернемся к Дидахе. Аргументация относительно обстоятельств, времени и места его появления приводится в 5-м тезисе (пункт 2), и нет смысла здесь ее повторять. Разве что стоит обратить внимание на уже отмеченный факт, что данное наставление в вере, морали и дисциплине, адаптированное к обстоятельствам существования зарождающихся языкохристианских церквей, получило санкцию Двенадцати, будучи идущим от них возвещением учения Иисуса. Это обстоятель-сто лишает силы известный постулат Кроссана-Милавеча: «От Двенадцати у нас нет ничего». Есть, оказывается, и этого вполне достаточно.

В свою очередь в изестной книге Дж. Д. Кросса-на «Рождение христианства» имеется специальный раздел «Учители и отцы семейств», где он пытается показать, как последние оказывали сдерживающее воздействие на первых. Есть там пример этого, как ему представляется, в Дидахе, для чего им рассматривается пассаж 1.5, касающийся бескорыстия христианина при оказании помощи нуждающемуся. Так Кроссан видит радикальное расхождение между заповедью:

Каждому просяшему у тебя давай, и не требуй возвращения назад (1.5а)

и последующим наставлением, когда, согласно нему, ее требование «становится превращенным в снисходительную милостыню, так что ничто не переходит в необходимость давать всё» \ На самом

Ibidem. —

Р. 354. деле приведенная заповедь, несомненно принадлежащая Иисусу, есть всего лишь аллюзия к требованию Моисеева закона быть снисходительным к должникам, чья нужда оказалась непреодолимой (см.: Втор 15:7-11). Эбионитской максимы: «всё, что имеешь, продай и отдай нищим» (Мк 10:21; Мф 19:21; Лк 12:33; 18:22) здесь нет и в помине. Другое дело, что далее следует адаптация данной заповеди для языческой среды. Если у евреев было принято, что просить безвозмездную помощь могут лишь сироты, вдовы и лишившиеся семьи старики и больные, а надеяться на снисхождение в случае невозможности вернуть долг люди, оказавшиеся в тяжелых обстоятельствах, скажем, из-за неурожая или других постигших их бедствий, то в грекоримской среде социальный паразитизм трудоспособных лиц не считался чем-то зазорным. Отсюда и последующие наставления, вовсе не превращающие заповедь Господа Иисуса в «снисходительную милостыню» по воле сдерживающих апостольский «радикализм» неведомых «отцов семейств», но именно ее адаптация к условиям зародившегося языкохристианства.

5. И последнее. В 5-м тезисе (пункты 4-8) мы видели, как в Дидахе была заложена традиция подлинного учения Иисуса, хранителем которой затем выступил в своих подлинных посланиях Павел, весьма внимательный к «слову Господню», т.е. к тому, что действительно сказал Иисус [6-й тезис (пункты 4-6)]. Затем, уже в 90-е годы она найдет отражение в Послании Иакова [9-й тезис (пункты 3-5)], и, наконец, ярко просияет в Первом послании Иоанна [10-й тезис (пункты 4, 7, 9, 10)]. Именно эти первохристианские памятники и позволяют различать пассажи, относящиеся к подлинному учению Иисуса в синоптической традиции, особенно в Мф, среди позднейших обрамлений и вкраплений. Другое дело, что в синоптических евангелиях начиная с Мк мы находим немало материала, не имеющего отношения к историческому Иисусу и, соответственно, к изначальной апостольской традиции Его учения, зато обретшего свое

место в жизни как иудеохристиан после Катастрофы 70 года (7-й тезис), так и языкохристиан в царствование Домициана (8-й тезис). Это не говоря уже о появившемся как в иудео-, так и в языкохристианской среде обширного мифического материала, закрепленного в синоптических евангелиях и повлиявших на составителей Ин. Однако этот поздний и посторонний по отношению к Иисусу материал очевидным образом исторически детерминирован, что и позволит исследователям XXI века его отбраковать, предоставив христианскому и другому заинтересованному читателю незамутненное учение Иисуса, довольно краткое и совсем простое для восприятия.

Двенадцатый тезис

1. Теперь попробуем суммировать подлинное учение Иисуса. В самой ранней его письменной фиксации — Дидахе — оно представлено как Учение о двух путях:

пути жизни и пути смерти.

Сначала остановимся на последнем, поскольку начиная, вероятно, с 70-х годов I века представления о смерти и «участи умерших» подверглись как в языкохристианской среде, так и у части иудеохристианской диаспоры очевидной синкрети-зации, что затем нашло отражение в памятниках христианской письменности, в том числе включенных много позднее в канон Нового Завета.