Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

Герцогиня вскрикнула с радостным удивлением:

— Никола Страдиот, грек-отступник!

— Он самый, синьора, тот, что четыре года назад по приказу Дамасского Льва командовал галиотом, который должен был доставить вас в Хусиф, где вы впервые познакомились с племянницей великого адмирала.

— Я не забыла тебя, Никола, — сказала герцогиня, шагнув ему навстречу, в то время как Дамасский Лев гасил фитиль. — Откуда ты взялся?

— Из турецкого лагеря, вернее, с флагманской галеры Али. Меня вынудили сражаться против христиан, и я по-прежнему притворяюсь мусульманином, хотя я грек и сохранил в своем сердце веру в Христа.

— Но как тебе удалось войти в Кандию? На тебе же турецкая форма, — спросил Дамасский Лев.

— Мне помог один венецианский офицер, с которым я был когда-то знаком и которого спас от освежевания живьем, — отвечал грек.

Потом, пристально, с тревогой взглянув на герцогиню, сказал:

— Вы что-нибудь знаете о Харадже, синьора?

— Нет, ничего.

— Эта тигрица здесь, в гостях у своего дядюшки, на флагманской галере.

Мулей-эль-Кадель и герцогиня вскрикнули в один голос:

— Хараджа здесь!..

— Жестокая и свирепая, как никогда, — сказал Никола. — Берегитесь, синьора!.. Она поклялась вас убить, а Дамасского Льва схватить, чтобы, может быть, самой примерить на него тот самый шелковый шнурок, что послал ему Селим. Помните, синьора?

— Как если бы это было вчера, — отозвалась герцогиня, с нежностью взглянув на Мулея-эль-Каделя, который слегка побледнел.

— Но есть еще кое-что.

— Говори, Никола.

Грек явно колебался.

— Говори, — приказал Дамасский Лев.

— У меня есть для вас новость, впрочем, она вряд ли доставит вам радость. По пути в Константинополь ваш отец был схвачен: его взяла на абордаж галера Хараджи и корабли флота Али-паши. Теперь он находится в подземелье замка Хусиф.

— Мой отец!.. — вскричал Дамасский Лев. — Мой отец, говоришь? А ты не продал, случаем, свою душу туркам и не явился, чтобы мучить мою? Ведь я теперь воюю только за Крест, словно был рожден христианином.

— Синьор!.. Я ношу турецкую форму, чтобы спасти свою жизнь, которая все время под угрозой, и чтобы при случае быть полезным христианам. Но в Магомета я не верю. Если хотите, вскройте мне сердце, и вы не найдете там ни следа Аллаха или мусульман, этих собак. Я их ненавижу и буду ненавидеть, пока бьется сердце, потому что они зарезали мою жену и сожгли дом вместе с тремя детьми.

Эти страшные воспоминания заставили грека разрыдаться.

— Прости меня, — сказал Мулей-эль-Кадель, положив ему руку на плечо. — Прости, что усомнился в тебе. Я тебе верю. А ты точно знаешь про моего отца?

— В первый вечер, когда Хараджа приехала и ужинала вместе с дядей на шканцах флагманского корабля, я стоял в охране у подножия трапов вместе с четырьмя другими солдатами и все слышал.

— Мой отец узник!.. Мой отец в Хусифе!.. — выкрикивал Дамасский Лев хриплым от горя голосом. — Какая еще жестокость таится в сердце этой женщины?

— Я должен еще кое-что сказать вашей синьоре, хотя и не уверен, что действительно должен.

— Ты, Никола, всегда видел, я вела себя больше как воин, чем как женщина, — сказала герцогиня, которая, однако, тоже сильно побледнела. — Говори.

— Не осмеливаюсь, синьора.

— Мое сердце останется безучастным.

— Не думаю, синьора, речь идет о вашем сыне.

— Энцо!.. Мой маленький Энцо!.. — пронзительно вскрикнула храбрая женщина, бросившись к греку.

— Я знаю, синьора, вашего сына похитили в Венеции, и теперь он находится на галере Али-паши.

— Мой сын!.. Мой сын!..

— А ты не мог перепутать, Никола? — спросил Мулей-эль-Кадель.

Герцогиня громко разрыдалась, бросившись на ложе.

— Нет, синьор, ребенок, которого привезли на флагманскую галеру, — точно ваш сын.

Дамасский Лев в отчаянии схватился за голову, потом завыл, как раненый зверь:

— Мой отец и Энцо!.. Хараджа разорвала мне сердце на куски!..

Он снял шлем и подошел к герцогине, продолжавшей горько плакать.

— Элеонора, — сказал он. — На нас обрушился страшный удар. Но когда-то нас называли Капитан Темпеста и Дамасский Лев. Те, кто носит такие имена, не должны плакать.

— Ты прав, Мулей, — отозвалась герцогиня, изо всех сил стараясь сдержать рыдания. — Но я еще и мать… Ах, проклятая!.. И твоего отца, и моего сына… И все это, чтобы отомстить… Что будем делать?

— Убьем ее. Мы принимаем условия поединка.

Он повернулся к греку, у которого в глазах стояли слезы.

— Моему сыну угрожает какая-нибудь опасность?

— Никакой, синьор. У двери его каюты день и ночь дежурит стража, чтобы Хараджа не могла туда войти.

— Кто отдал такой приказ? — спросила герцогиня, немного успокоившись.

— Паша.

— Великий адмирал печется о безопасности моего сына? — с удивлением вскричал Мулей-эль-Кадель.

— Похоже на то. Может, он боится насилия со стороны этой хусифской тигрицы.

— Ты сможешь вернуться на флагманский корабль?

— Я старший на шканцах и могу подниматься на борт, когда захочу.

— И сможешь перемещаться по лагерю?

— Не волнуйтесь, меня там хорошо знают. Что я должен сделать? Скажите, и я сделаю все, даже если для этого надо будет рисковать жизнью. Я буду счастлив погибнуть за Дамасского Льва и Капитана Темпесту.