Хамелеонша

Про то, как годы назад приехали сюда мама с Дитою, вот точно так, как скоро Бланка к супругу отправится, и как инаков их новый дом был: люди, природа, обычаи. Всё внове, всё отталкивает. Как плакалось по ночам в обнимку, скучалось по братьям и сёстрам, по жизни прежней – немногим старше Бланки ведь были… Болелось от холодных стен и вечной озёрной сырости, мутило от здешней пищи и одиночества.

Только Дита быстрей оправилась, тоску не изжила, но глубоко внутрь запрятала, так что сама о ней почти забыла, а мама Бланкина, тоньше устроенная, чахла, вяла, хирела, пока однажды чуда не приключилось. – И Бланка замирает, боясь момент спугнуть, даже пальцы облизывать прекращает.

– Какое?

Ей тоже отчаянно хочется чуда.

– В отца вашего влюбилась без памяти, – коса рыхлая докончена и через плечо переброшена. – Что и сказать: молод, собою хорош, как сто Ваалу горяч.

И отпустила её тоска сердечная. Вот так точно и Бланка в мужа своего влюбится, на родине его пообвыкнется.

И врёт, конечно, Дита: Бланка ещё помнит отца – сухарь сухарём, и влюбляться там не во что было, разве что от безысходности полной. Нос хрящеватый, залысины и голос резкий, отрывистый… Пажи вот его, как на подбор.

Но пускай дальше врёт – красивая сказка выходит…

37

Аккуратно притворив дверь, за которой остался звон монет и оживлённый щебет фрейлин, разбиравших товары, ювелир повернулся ко мне.

– Думаю, нам будет лучшее в дру́гом месте. – Он простёр руку в направлении дальше по коридору.

Найдя тихое местечко возле запылённого окна, где сквозь скреплённые внахлёст на жести пластины слюды едва просматривался двор, и переждав, пока бегущая по коридору ласка свернёт за угол, мужчина извлёк из эскарселя мою находку.

– Как я и сказал, это не а́лмас.

Я молча ждала, зная, что это ещё не всё.

– Са́пфир – синяя сестра ру́бина, – торжественно провозгласил он.

Я нахмурила лоб, глядя на прозрачную каплю на его ладони, в которой сейчас играл грязно-жёлтый блик от окна.

– Но камень не синий…

– Так только называют, – отмахнулся он и пощёлкал пальцами. – Как это у вас гово́рят, «для красного сло́вца». Все они ро́дятся из одного минэрала – корунда, второго по твёрдости после а́лмаса. Красный корунд – ру́бин, а других цветов – са́пфир. Они родятся разными: розовыми, жёлтыми, зеленковыми. Но синими чаще других, оттого этот цвэт вам привычен. Сей, помышляю, был матово-голу́бый.

Я вновь удивлённо взглянула на камень, в котором не было ничего ни от матовости, ни от голубизны.

– Я… не понимаю.

– Его обо́жгли, – пояснил ювелир с довольным видом.

– Но зачем?

– Вероятственно, затем, чтоб сделать похожим на а́лмас, – пожал плечами он, и раструбы рукавов качнулись в такт. – Другие камни укрывают гла́зурью, варят в мёде, клеят слой минэрала на стэкло, а этот вот грели в кварцэвом песке, чтоб поменял цвэт.

– То есть чтобы подделать под более дорогой минерал?

– Не вижу дру́гой цели, – просто ответил он. – Голу́бые са́пфиры годятся тут лучше всего.

– А его могли обжечь по какой-то иной причине?

– Все возможно, госпожа. Знать бы только – зачем.

Хороший вопрос. К примеру, как часть какого-то ритуала.

– А как же клеймо мастера? – вспомнила я. – Вы ведь говорили, что камень, возможно, древний!

– Он и есть дрэвний. Дрэвняя имитация под а́лмас.

Что лишь говорит о том, что мошенники были и будут во все времена…

– Вижу, вы огорчённая, – внимательно посмотрел ювелир. – Но не стоит так падать духом. Этот камэнь, – он поиграл пальцами, так что сапфир на ладони заблестел, – тоже недёшев. Пусть вам не выручить за него столько же, сколько за а́лмас или начальную форму, но и он имеет цену. Са́пфир любят жрэцы в храмах, кстати, и вашей Праматэри, как священный, он дарит мудрость и крепит дух, единяя человека с Богом. Хотите куплю его у вас?

Ювелир назвал сумму, которой нам с Людо точно хватило бы на полгода. Я покачала головой.

– Спасибо. Но, пожалуй, оставлю его себе, в память о матери.

– Ваше право, – склонил голову он.

Отдав расписку и попрощавшись, я сжала сапфир в кулак. Не забросить ли в пруд и его? Чтоб составил компанию перстню. Было жаль потраченного на древнюю фальшивку времени. Но что-то удержало.

Ещё немного поразмыслив, я направилась в скрипторий, совсем не уверенная, что меня пустят туда без секретаря. Но клирик, пожевав бескровные губы, всё же выдал то, зачем я пришла. Вернее, я узнала, зачем пришла, лишь когда он выдал. Копия «Лапидария Марбода Реннского о геммах и драгоценных камнях»[62], написанная около века назад. Среди шестидесяти описанных там минералов нашёлся – даже на почётном месте за схожесть цвета с водой, – и сапфир. Но там ни слова не говорилось о ритуалах с этими камнями, лишь повторялось то, что уже сказал ювелир. Разве что о помощи при избыточном потении, язве и мигрени он не упоминал. Экий охват, небось, вдова Хюсман бы оценила.

Закрыв рукопись с непочтительным хлопком, из-за которого мне наверняка путь сюда будет отныне заказан, я покинула скрипторий. Мысли вернулись к тому, что произошло на стене. Как некстати эта ссора с Бланкой: все усилия по налаживанию дружбы с ней пошли прахом. Я вздохнула…