Хардкор

Лучше от переезда не стало. Стало, возможно, еще хуже: Симферополь был еще более захолустным городком, и конфликты с окружающей действительностью были гораздо жестче. В начале восьмидесятых меня упекли в дурдом в Днепропетровске, когда я в поездке декларировал стихи про любовь и ненависть.

Я был в очередной раз взят на заметку, и это чувство внешнего контроля и гудящие струны в душе, всё это стимулировало жажду быть услышанным – ну и, по возможности, понятым. Не случилось. Да и сейчас не всегда получается. Козырев, например, очень обиделся, когда я сказал, что такое «Наше радио» и что такое их эмоциональный фашизм. В клубах музыкантам просто некогда играть, потому что их вытеснили дискотеки, а музыкальные клоны, похожие друг на друга, заполонили радиоэфир. Это даже не мейнстрим, это – тюрьма для вкуса и индивидуальности.

М. Б. Да, но возвращаемся к теме восьмидесятых. На период информационной блокады официальная пресса сама спровоцировала новое течение ругательными статьями, карикатурами в «Крокодиле». Сработал тот же самый феномен, по которому советским зрителям импонировал хулиганистый волк, а не бесполый комсомольский заяц в мультипликационном сериале «Ну, погоди!». Все, кто хотел не просто самовыразиться, а создать непотребный карикатурный образ, стали выбривать себе виски и рядиться во что попало. Причем вся идеологизированная часть страны, как ни странно, жила ожиданием какой-то глобальной вселенской катастрофы, в силу противостояния сверхдержав. И многим людям с упрощенным сознанием было не до шуток, особенно когда начался афганский конфликт. Люди не улыбались, а стёб неформалов бесил и выводил из себя рядовых граждан.

Н. Р.

Здесь я могу согласиться. Когда я нарушил режим своей «ссылки» и появился в столице в начале восьмидесятых, сразу пошел в город искать себе подобных. Нашел «Метлу» и «Пушку». Прошелся по Калининскому проспекту, вдоль которого спилили все кресты с церквей в преддверии Олимпиады. Как раз там моя эйфория первого знакомства с московскими неформалами была прервана ввалившими в кафе ветеранами Афганистана и для многих это закончилось посещением Склифа. Причем тогда-то всех впервые панками и обозвали, что, кстати, порадовало – несмотря на то, что многим досталось.

Но факт есть факт: в Советском Союзе панка в западном понимании не было. Были продвинутые в музыкальном плане молодые люди и девушки, которые уже тогда начали экспериментировать со своим внешним видом, резко выделяясь на общем фоне. При этом все были не сильно радикальными. Спокойными. И правильно было бы их называть не панками, а «постпанками». Но такого уличного стиля не было, и всех называли «ньювейверами».

Причем лейбл «фашисты» был приклеен на них так же быстро, насколько быстро неформалы новой волны стали заполнять улицы различных городов. Просто и тупо. Раз мы коммунисты, те, кто против нас, – фашисты. Этот феномен, основанный на комплексе победителей, давал свои корявые всходы на всех уровнях государства – от комсомольцев до диссидентов; да и в наше время этот феномен узаконен в абсолютно шизофренной форме под именем «красно-коричневые».

М. Б. Да, более страшного лейбла от бывших партизан «партизанам» восьмидесятых трудно было придумать, да и никто и не парился. Термин «спекулянт» и «тунеядец» как-то находили понимание в обывательской среде, исходя из многим понятного чувства «жаба душит», свойственного всем временам и нравам. А здесь сразу и прямо, как по нотам, фа-шиз-ты.

Н. Р.

Причем, опять же, в конце семидесятых по экранам страны активно демонстрировались пропагандистские фильмы типа «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма и «Площадь Сан Бабила, 20 часов…» В которых эпилогом шла информация про модную молодежь, неофашиствующих молодчиков и ку-клус-клановцев.

Но чувства у радикально скучающих, да и просто у отвязанных подростков эти кадры вызывали противоречивые. Стройные ряды и эстетика солидарности, визуального сурового мрачного стиля каким-то образом отразились в эпатажных костюмах тех, кого позже было принято называть «панками». Я помню, когда в пригороде Симферополя снимался фильм про войну, я проснулся утром, а город уже оккупировали люди в эсэсовской форме. Кто-то ржет и кричит «наши в городе!»; а я тогда, уже будучи на крючке у органов, устроил шоу в стиле, в котором неформалов допрашивали власти. Подошел к актеру в форме капитана, и докопался – мол, мой дед воевал, а ты тут в фашистской форме разгуливаешь. В общем, с криком «милиция!» актер ретировался с места.

Мой личный надсмотрщик с забавнейшей фамилией Малёванный, потом начал меня песочить: мол, Коля, это же актеры… На что я ему ответил, что я уже совсем запутался, кто здесь актеры, а кто фашисты; вы же меня тоже пытаетесь подтянуть под личину фашиста. Артист-то на самом деле я, а не тот, кто убежал.