Хардкор

Нынешняя ситуация еще более забавная. Люди в восьмидесятые по крупицам собирали информацию о новшествах, клали на эту базу свои эмоции и внутренний надрыв. А в девяностые по известным меркантильным причинам, под маркой стремления к профессионализму, начались конкретные закосы под уже известные иностранные коллективы. Мало того, что просто косить – мы тоже многим подражали в музыкальном плане. Но эти в силу своей слабохарактерности стали управляемы различными авантюристами. И потихоньку стали вытеснять первопроходцев со сцен, переозвучивая старые идеи на новый лад.

Вся эта неискренность достаточно чутко воспринимается подростками, и где теперь вся эта армия поклонников «русского рока», к которым апеллировали дельцы в середине девяностых? Это инвалиды, которые тянулись к чему-то более искреннему, чем окружающая среда, а им просто наплевали в душу. И теперь удивляются: мол, как это так, мы же вроде все разрешили, и даже поддержали…

Искренность не продается.

В этом причина, по которой рулилы от официоза пытаются представить многие распавшиеся и ушедшие обратно в маргиналии коллективы искренних психопатов как неких аутсайдеров от шоу-бизнеса. И тут есть определенный кайф. Чем «аутсайдернее» группа, тем ближе она к тем самым неугаженным подростковым сознаниям и тем начинаниям, которые были заложены еще в восьмидесятые. В этом списке лучше или не быть вовсе или возглавлять его с конца. Смысл и ценность андеграунда в его позиции быть на острие событий и одновременно в стороне от формализма. По мне, так все эти музыкальные топы продаж девяностых, в нынешних реалиях выглядят как приговор.

При этом я искренне не понимаю всех этих причитаний от деятелей «русского рока»: мол, все пропало, все ушло. Рок в этой стране состоялся как жанр, пускай и не совсем их усилиями. Но он состоялся, и с 88-го года состоялась и рок-эстрада. Если этих эстрадных исполнителей не устраивают их денежные сборы, то незачем обвинять то, благодаря чему они до сих пор при деле. Проблема же не в роке, а в том, что этот бунт превратился в эстраду для малоимущих, вне деления на стилистические жанры. Я, например, тоже играю в эту игру, начиная с 2000 года; и делаю это без внутреннего дискомфорта, потому что сижу на том еще эмоциональном заряде. И у меня хватает ума не сравнивать то, что происходило в музыке в середине 20 го века за рубежом, с тем, что творилось здесь в последние два десятилетия.

Под конец можно сказать, что я до сих пор в здравой памяти и скорблю по тем, кого уже нет рядом; считаю, что пусть это всё была война не на жизнь с ветряными мельницами, пусть для кого-то это большое рокенрольное путешествие стало дорогой в один конец… Но это был самый глобальный и классный эксперимент, выявившим всю сущность прогнившего общества того периода, и имя этого эксперимента… Out control.

Джордж Бардадим

Фото 12. Развалины Херсонеса, Ольга Рыжая и Татьяна Гордейчук, Севастополь, 1992 год. Из архива Ольги Рыжей

М. Б. Как ты очутился на Камчатке?

Д. Б. Я жил на Камчатке, всю дорогу.

М. Б. Стоп. Жил на Камчатке, а потом приехал снова на Камчатку? Ничего не понимаю… Подожди, а как ты в Севастополь попал, просто взял и поехал? Или это было…

Д. Б. Да вот захотелось… Море, солнце! Тем более, что я там родился. М. Б.

Вот, теперь мне хоть чего-то стало ясно.

Д. Б. Просто я из Севастополя в три года уехал с родителями на Камчатку, и жил там всю свою сознательную жизнь до окончания школы. И в Петропавловске-Камчатском рос. Году в 83-м я познакомился с Вовой Клыпиным, тогда мы и начали музыку альтернативную слушать, только в то время такого слова не знали ещё. Осознание постепенно пришло, а сначала просто крутизны хотелось. С информацией тогда проблемы были, и мы всячески извращались, чтобы добыть её. Помню, в кино ходили раз пятнадцать подряд, только из-за того, что там секунд тридцать показывали лондонских панков. Так образы для соответствия и добывали. Кожаные косухи позже пришли, а тогда одежду в основном в «комках» покупали. Там яркие вещи очень дёшево стоили; видимо, в то время на них спрос небольшой был. Волосы стригли и красили сами, потом, правда, за это по морде получали на улицах и в ментовках. Вот так всё и начиналось.

М. Б. А татуировка когда пришла?

Д. Б. Да примерно тогда же. Вова Клыпин в пьяном угаре сделал мне швейной иголкой и намотанной на неё ниткой какую-то хрень на среднем пальце руки, традиционно употреблявшимся для приветствия субъектов окружающей среды. Потом ещё было несколько экспериментов с этим «оборудованием», после которых всё на время затихло.