Так что Мария Валентиновна, заполняя в советских анкетах графу «социальное происхождение», писала чистую правду: из дворян. Но очень хорошо знала из каких. Ее родной прапрапрапра и т. д. в XIII веке издал свод законов (фактически похеривший, между прочим, крепостное право); сколотил научный коллектив, которому поручил перевести Библию на испанский (кастельяно) язык (не без основания предполагаю, что один из экспертов звался ребе Лурия); а другая группа евреев (разбавленная маврами) под руководством короля составила новые (взамен устаревших Толедских) таблицы движения небесных тел – Альфонсовы таблицы. Он был король-звездочет, ее прапрапрапра и так далее прадед; а также поэт: сочинял какие-то кантиги на галисийско-португальском; еще и музыку к ним. В тринадцатом-то столетии – такой титан культуры! Его современник Гедрос – основоположник Гедройцев, мелкий литовский феодал, – был огнепоклонник, питался кониной (хорошо, если не сырой) и, боюсь, по сельхозпраздникам пускал отловленных неандертальцев на корм озерным богам. В России дворянство древней, чем у де ла Серда, было только у Рюриковичей: у Голицыных, у Трубецких. Гедиминовичи – младше: Гедимин попал в историю (зарезав Витена, великого князя) в 1316-м. Андрей же по кличке Кобыла (потомки которого впоследствии образовали клан Романовых) проявился в дружине Симеона Гордого как звеньевой еще только через полвека.
В Третьем, а также и во Втором отделении Собственной Его Величества канцелярии, да и в министерстве двора, имелись компетентные люди, которые все это довольно хорошо представляли себе и без анкет. И поэтому – а также, конечно, и потому, что m-lle де Роберти (фамилия, удобства ради, сложилась как веер) окончила курс в Смольном (в каком же еще) институте с отличными оценками по всем предметам, и с чудесным прилежанием, и блестяще выдержала экзамен, честно заслужив главную награду (шифр – такую спецброшь из драгметалла: вензель государыни), да еще прочитала на выпускном акте самостоятельно сочиненное – очаровательное! – французское стихотворение – короче, за чайным столом директрисы Смольного в тот выпускной вечер, весной 1865 года, М. В. досталось место напротив государя. Александр II говорил с нею много и приветливо, даже ласково, она отвечала на вопросы бойко, даже остроумно. Он ее запомнил. Она в него влюбилась (обожала и прежде, само собой: освободитель крестьян, инициатор Перестройки).
К счастью для нее, император (как известно, например, из повести Тургенева «Дым») предпочитал фигуры продолговатые, гибкие, типа лилий, а Мария Валентиновна была скорее маргаритка. И вообще – даже в юности практически не имела промыслового значения. Просто личико, светящееся добротой, да быстрая, никогда не банальная фраза.
Поэтому первая любовь прошла в жанре комического флирта. Правда – но тем смешней, – длительного необычайно. Девять лет подряд m-lle по утрам, как на службу, спешила в Летний сад, где царь имел обыкновение прогуливаться. Увидать, просто увидать его издали – чтобы жить дальше. А вдруг и посчастливится заслонить его собой от нового Каракозова с пистолетом. Александр II узнавал ее в толпе, с благосклонной улыбкой отвечал на поклон. Иногда и останавливался на минуту – сказать шутливую любезность.
В остальное время она овладевала, видите ли, языками: поверх французского (и, разумеется, испанского) зачем-то еще английским, немецким, итальянским, португальским.
Тогда как более разумные ровесники и ровесницы овладевали в тот период друг дружкой. Имея коллективную сверхзадачу – народить поколение старых большевиков и матерых контрреволюционеров. И водителей парижского такси.
А Марию Валентиновну в эти пятнашки не вовлекли. Значит, выглядела недостаточно заманчиво. Не соответствовала тогдашнему сексуальному ГОСТу.
Хотя по фотографии ничего такого не скажешь. Ретушер, конечно, знал свое дело. Но и помимо него известно: никаких выраженных физических.
Ну, предположим, невеличка. Ну – в худшем случае – толстушка. Ни то ни другое никогда в истории ни одной молодой особе не мешало осчастливить какого-нибудь смертного.
Были же у нее подруги, у подруг – женихи, у женихов – друзья-приятели. Каждый искал (для вышеуказанной цели) родную душу, почти каждый ведь нашел.
Размер приданого тоже, конечно, имел значение – судя по всему, отмена крепостного права лишила М. В. каких-то дополнительных шансов.
Но и основных, похоже, не хватало; вычисляется какой-то важный минус; вероятно, в ней рано сделалась заметна черта, которую впоследствии один ее друг и почитатель назвал
То есть дура не дура, а вроде того что дурочка. Принимает жизнь за литературу и обратно. Скучно с такой танцевать.
Ну и пусть; ей тоже, между нами говоря, никто сердца не разбил; идеал все так же расхаживал по Летнему саду; а в романе «Что делать?» (1863) зарифмовано великодушной кокоткой раз навсегда:
Уж лучше будь синий чулок.