(Но любопытно также – какое приданое отслюнила ей столбовая родня. Умерла-то А. С. нищей матерью нищих сирот.)
Мей был поэт маленький, к тому же алкоголик. А братьям Мамонтовым поставил интонацию – лет через пятнадцать – поэт великий, практически непьющий:
Если мальчик плохо себя вел – например, возражал взрослым, или, например, вдруг плакал ни с того ни с сего, или жаловался, что болит голова, и просил оставить его дома, не отправлять в классы, – ему говорили брезгливо: опять эти жидовские комедии? постыдился бы, племянничек!
– Детские обиды, – через силу улыбалась Мария Валентиновна, – закаляют душу. Что вам теперь какой-то фельетон, хоть бы и буренинский? не стоит плевка.
Через две недели, 21 ноября, появился еще один. Про маленького поэтика, сидящего на насесте в маленьком курятнике; про то, как этот субъект, одаренный куриными силами, воображает, будто весь мир – не что иное, как его курятник; про куриный, одним словом, пессимизм (про какой же еще? разве бывает другой?) и про г. Надсона – «наиболее выразительного представителя этого нового направления».
(Нытики нам не нужны. Настоящий комсомолец никогда не скажет боевой подруге:
Нашим счастьем пусть будет несчастье вдвоем…
Не заведет провокационную болтовню о так называемом смысле жизни: якобы его нет.
Ну и т. д. См. журналы «На посту» и «Молодая гвардия». Советская литературная критика питалась принципами Виктора Петровича и пользовалась его приемами до конца своих дней.)
А по ходу разоблачения упаднических настроений – несколько темных слов про одного какого-то «недугующего паразита», симулянта, приживала, обиралу легковерных спонсоров.
(Как-то так. Эту фразу цитируют все. Но мне выдали микрофильм слишком скверного качества.)
В некоторых некрологах (в двух, по-моему) сказано, что именно этот оскорбительный попрек запустил, так сказать, механизм агонии. Наши взвешенные современники пожимают плечами: смерть всегда найдет причину. Без антибиотиков туберкулезнику хана. Месяцем раньше, месяцем позже. Ну или годом. Да, у Надсона последних дней клиническая картинка не вполне типичная; но мало ли что; бывает.
Надсоном действительно сразу же овладело страшное, лихорадочное беспокойство. У него тряслись губы, дрожал голос, и говорил он только о Буренине – стреляться с ним, стреляться! Рыдая, умолял Марию Валентиновну купить ему билет и отпустить в Петербург. Она, рыдая, умоляла его: образумьтесь. Какая дуэль – вы офицер, он штатский, вы молоды, он старик, вы дворянин, он внук крепостного. Стреляться, чтобы доказать, что вы больны смертельно? Это же глупо, это так глупо. Я сама поеду – и в редакции «Нового времени» при всех швырну Виктору Петровичу на стол заключение врача и квитанцию из Литфонда.
Но она-то понимала, что случилось на самом деле. Что на самом деле сделал с Надсоном Буренин. Каким способом убил.
Между прочим, граждане криминалисты: перед вами чуть ли не единственный реальный пример идеального убийства. Убийства по касательной, гениально (извините за нечаянные рифмы, да еще такие банальные), да, гениально рассчитанным рикошетом.
Дело в том, что Надсон все еще любил (все еще думал, что все еще любит) эту Наташу, о которой в его книге половина всех стихотворений (и посвящение на титульном листе – ей:
Это про нее:
Это про нее:
И вообще, если хотите знать,