Сидели в темноте, положив ладони на большой круглый стол. Вызывали Наполеона, Лессинга, Екатерину II, Тургенева, Скобелева, Марию Стюарт, недавно убитого министра Плеве.
Куприн работал и впрямь как телефонная барышня: устанавливал заказанное соединение, объявлял, что оно состоялось, громко повторял задаваемые душам вопросы, растолковывал ответы.
Стол вращался то по часовой, то против, стол стучал ногами. Души говорили откуда-то издалека, почему-то исключительно мужскими голосами – то баритоном, то дискантом, хрипло и невнятно, но Куприн все ловил на лету.
Настала очередь М. В. Она сказала, кто ей нужен (возможно, автор «Мастера и Маргариты» что-то слышал про эту сцену), и тот, кто был ей нужен, сказал из темноты: я здесь. Она задала три вопроса (их легко угадать), и на первый он ответил: нет, а на третий: о да! А середина нас не касается, но, когда дамы и Волынский (страшно довольные) отбыли, оставшиеся – и присоединившийся к ним подручный Куприна по кличке Маныч (чей и был баритон – и дискант) – очень веселились, обсуждая. Все-таки разница в возрасте между М. В. и Надсоном теперь была уже – двадцать два.
Ах да, после сеанса ужинали. Гриневская читала свои стихи. Упросили почитать и Марию Валентиновну: у нее только что вышла книжка.
И еще:
И еще:
Трогательная тетка. Отличный коньяк. Журналист из Одессы, спасибо ему, все запомнил и впоследствии забавно изложил. Кстати, он произвел на М. В. очень хорошее впечатление. И она огорчилась, когда года через три, сделавшись известным переводчиком и литературным критиком, под громким уже псевдонимом Корней Чуковский он напечатал статью «Евреи и русская литература».
Про то, что нечего им в ней делать. Шли бы к себе в идиш или, не знаю, в иврит.
«Правда, если бы не евреи, русская культура едва ли существовала бы.
Пойдите в любую библиотеку, читают почти сплошь евреи. Театр, выставка, публичная лекция, митинг – везде евреи, изучающие, спорящие, слушающие, работающие. Много ли без них расходилось бы русских книг, журналов, газет и могли бы говорить о русской литературе, о русской опере, о русской революции, если бы не поддержка, не помощь, не сотрудничество этого культурнейшего народа?
Но акушерка не то же, что родильница; и, может быть, главная трагедия русского интеллигентного еврея, что он всегда только помогает родам русской культуры, накладывает, так сказать, на нее щипцы, а сам бесплоден, и фатально неспособен родить…»
У кого-то мы это уже читали, не правда ли?
«Он так близок к литературе русской – и все же не создал в ней вечной ценности. Это почти загадочно: Толстой, Тургенев, Достоевский, Писемский, Лесков, Андреев – среди них нет ни одного еврея. Пушкин, Тютчев, Полонский, Фет, Брюсов, Бальмонт – ни одного еврея. Полевой, Белинский, Добролюбов, Григорьев, Писарев, Михайловский – ни одного еврея.
Какой-то незримый градоначальник, фантастический Гершельман какой-то, словно раз навсегда, запретил евреям въезд в заветный круг русской литературы, установил черту оседлости там, где, казалось бы, нет никаких преград, шлагбаумов и таможен.
А они все же полчищами устремляются сюда, обманутые широко раскрытыми воротами, но волшебный круг, начертанный чьей-то рукой, отбрасывает их прочь, отталкивает, со страшной силой сопротивления, и они отхлынывают обратно, и идут в компиляторы, переводчики, рецензенты, в репортеры, интервьюеры, хроникеры…»
Читали 22 года тому назад – и опять прочитаем еще через 20. В упомянутом журнальчике «Версты» упомянутый Карсавин украдет у Чуковского эту блестящую мысль; вот она, держите его!
«Именно чужеродностью ассимилирующегося еврея всякой органической и потому национальной культуре объясняется тот факт, что в ней евреям принадлежат лишь вторые и третьи места. Ни в философии (за исключением,
Славный какой способ: Чуковский за Буренина, Карсавин за Чуковского, мышка за Жучку – вытащили репку. Называется – безродный космополитизм. Довольно скоро за него будут убивать. От некоторых обвинений защититься невозможно.