Химеры

Эти книги уже не существовали. Никто их не читал, и негде было прочесть, кроме как в Публичной библиотеке. Никто и не знал уже, что была когда-то такая писательница. Как если бы старух в эту богадельню (официально – дом творчества, не то отдыха) отбирали по другому признаку. В коридор выходили комнаты Менделеевой (которая в свое время, значит, делила ложе с человеком, открывшим периодическую систему элементов), Гаршиной (вдовой самоубийцы), Маклаковой (в молодости, до замужества, жила с писателем Слепцовым), Летковой-Султановой (50 лет назад не дала Михайловскому).

Ну и про М. В. сохранялось в медперсонале предание, что она когда-то была невестой какого-то поэта: за изголовьем кровати, на тумбочке, стояла огромная алебастровая голова.

(Из-за этой головы М. В. не решилась зимой 1922-го бежать в Финляндию. Ночью в Лисьем Носу спуститься с берега на лед залива, пройти километр или два вперед, потом взять вправо и – до Белоострова. Она не боялась замерзнуть, не боялась провалиться в полынью, не боялась попасться бандитам или чекистам. Ей было все равно, что будет с нею. Налегке она бы, наверное, дошла. Но голова Надсона была тяжелая, санки не дотащить.)

Когда 16 июня 1932 года М. В. не проснулась, администрация выяснила – где похоронен тот поэт, ее жених; и ей путевку выписали, слава богу, тоже на Волково.

Я встречался глазами с женщиной, которая встречалась глазами с М. В. (Такая конфигурация зрительных лучей похожа на стальную английскую булавку.) Однажды она, будучи в 1918 году двенадцатилетней девочкой Лидой, нечаянно подслушала, как на кухне коммунальной писательской дачи М. В. – в пальто вместо халата – беседует с приготовляемой (на керосинке) едой:

– Не хочешь быть котлеткой, – говорила прапрапра и т. д. правнучка Альфонса Мудрого Кастильского и Людовика Святого Французского, размешивая что-то на шипящей сковороде, – будь кашкой, будь кашкой!

Январь 2014 года

На траве дрова

Да, вот и 115 лет прошло, и даже больше, с тех пор как Лев Николаевич в последний раз поссорился с Софьей Андреевной.

Последние приблизительно 40 – эта история никого уже не волнует.

Сплетня лежит на подкладке из черного искусственного бархата в стеклянной музейной витрине, постоянно просвечиваемая узким электрическим лучом.

– Обратите внимание – перед вами реальный эпизод: вот эта мошка, покрупней, явно пыталась отползти от второй, помельче, – когда накатила, как цунами, капля прозрачной смолы, и они навсегда застряли в ней на бегу.

Но вот пришел очередной аспирант – на этот раз иностранный, из Великобритании, – отпер витрину, повертел экспонат в руках, положил на место, несколько сдвинув по вертикальной оси.

Снял (еще в 2010 году) анимационный фильм. Реанимационный. Мушки машут лапками, как живые, и видно, что испытывают боль. Спасибо тебе, сострадательный, великодушный англичанин, за то, что догадался: никто никого не несчастней. Кто бы мог подумать.

Но ты маленько опоздал. Будь эта реконструкция хоть идеальной – успех не светит. Избавляясь от вредной привычки читать, человечество заодно теряет интерес к интимной жизни писателей.

Хотя и этот интерес вел – правда, извилистым путем – к освобождению от наркозависимости. От синдрома, известного под названием «любить литературу».

Действительно, ведь было время, когда сотни и даже тысячи людей относились к какому-нибудь Толстому или Чехову почти так же горячо, как теперь миллионы – к Майклу Джексону или Алле Пугачевой.

Вникая в их биографии внимательней, чем в свои. Ближе принимая к сердцу.

Но поп-звезд (и топ-див) не ревнуют. (На изобретателей, на разных там композиторов или химиков вообще наплевать, хоть они бегай с топором за своими подругами каждый день.) Королей и генсеков ревнуют исключительно к женам.

Вообще, начальников и тип-топ-звезд любят за то, что они начальники и звезды. За то, что они – это они, то есть похожи на свои фотографии. Это настоящая любовь.

А в писателя всего лишь влюбляются, причем по недоразумению. Принимая как аксиому заведомо ошибочную гипотезу: будто писатель похож на свой текст. Власть обаятельного текста тягостна. Ее необходимо свергнуть. Для чего нет вернее средства, чем перестать писателя уважать. Автор должен стать смешным. Сделаться персонажем анекдота. Анекдот возникает из сплетни. Сплетня – из мемуара. Враги писателю – домашние его.

Пока писатель жив и хорошо пишет, его любят с единственной целью – разлюбить. Разочароваться. Разоблачить.

Впрочем, все это – в прошедшем времени. Когда образованным людям полагалось иметь убеждения. Или даже принципы.

Жить без убеждений среди образованных людей было так же странно, как ходить по паркету босиком.

Убеждения извлекались главным образом из книг, но обладали противным свойством: назойливо требовали поступков.

И казалось, что это сочинители книг укоризненно смотрят на вас из каждого угла. Как бы активируя совесть.

А сами-то, сами. Небось, имущество не раздают. И жен тиранят. А те – их.

Какой же он величайший мыслитель, если его семейная жизнь – сплошной скандал.