Химеры

Настал и такой день – не мог не настать, его ждали и предвкушали, – когда в столовую на Бассейной нерешительно вошел тощий старик в потертом пальто, с мрачным лицом – Буренин! И все, кто там был, посмотрели на М. В.: что она? А вы как думаете – что? Молча кивнула раздатчице. Буренина усадили за стол, принесли ему – как всем – суп, котлету с пюре и компот. И он обедал здесь, говорят, регулярно, пока Дом литераторов не закрыли (арестовав и выслав руководителей – кроме академика Котляревского, тот сам временно отбыл за границу, и кроме М. В.) осенью 1922-го.

Главное – сберечь людей, повторял и Корней Чуковский. И через Горького раздобыл (осенью 1919-го) ордер на квартиру банкира Елисеева (Невский, 15) – под социалистическое общежитие деятелей культуры: Дом искусств.

Сберечь людей – для чего придать им статус совслужащих и внести в списки получателей пайка. По линии Академии наук и Наркомпроса. Только ведите себя хорошо. Не болтайте лишнего. Улыбайтесь негодяям – хотя бы притворно.

И все так и шло – ни шатко ни валко – до страшной осени 21-го года.

В конце августа Корней Чуковский забежал вечером, как обычно, на Бассейную, 11. На какое-то заседание, на совещание, на лекцию – не важно. Зал, много людей, гул разговоров.

Вдруг стало тихо. Подошла Мария Валентиновна. Все смотрели. Заплаканная маргаритка с трясущейся седой головой.

– Ну что, Чуковский? – выговорила она. – Не помогли вам ваши товарищи спасти Гумилева?

– Какие товарищи?

– Большевики.

Было очень, очень тихо. Было много, очень много свидетелей. Необходимо было мгновенно найти единственно верный ответ. Как говорится – хотел бы в единое слово я слить свою грусть и печаль.

И Корней Иванович нашел такое слово. Он крикнул Марии Валентиновне:

– Сволочь!

(Впоследствии записал в дневнике:

«– Сволочь! – заорал я на 70-летнюю старуху – и все слышавшие поддержали меня и нашли, что на ее оскорбление я мог ответить только так. И, конечно, мне было больно, что я обругал сволочью старую старуху, писательницу…»)

Это, конечно, случайность, и не надо ее символически обобщать, – но все-таки нельзя же и не отметить, что «сволочь!» – было последнее слово, публично сказанное ей литератором при других литераторах, то есть в конечном счете – последнее, что М. В. услыхала от литературы.

Тут есть еще забавная рифма.

Чуть ли не в день похорон Надсона Антон Чехов писал брату Александру:

«…Студенчество и публика страшно возмущены и негодуют. Общественное мнение оскорблено и убийством Надсона, и кражей из издания Литературного фонда и другими злодеяниями Суворина. Галдят всюду и возводят на Суворина небылицы. ‹…› Меня чуть ли не обливают презрением за сотрудничество в “Новом времени”. Но никто так не шипит, как фармачевты, цестные еврейчики и прочая шволочь».

18

Вообще-то надо было бы подробно расписать, как русская литература тогда, в 1887-м, решила не наказывать Буренина за то, что он сделал с Надсоном и с М. В. Сдала их, грубо говоря. Трусливо и сознательно. («Того, что проделал Буренин над умирающим Надсоном, не было ни разу во всей русской печати. Никто, в свое время читавший эти статьи, не может ни забыть, ни простить их», – писал потом – потом! – Короленко.) Как махнул рукой и в отчаянии отвернулся Салтыков. Как притворился мертвым жуком прихлебатель Суворина – Григорович. Промолчу про Фета и подавно про Гончарова. Но как удалось бессовестному Буренину (надо бы тщательно разобрать употребленные им грубые приемы!) выставить полным глупцом вмешавшегося (по настоянию Михайловского) Льва Толстого! Толстой даже просил у Буренина прощения за то, что пытался вмешаться!

Совсем неохота писать правду про Чехова. Бог с ним: от Буренина и от «Нового времени» зависела его литературная судьба. Буренин видел его насквозь и унизил по полной.

Не буду про это. Во всяком случае, не сейчас. Я устал, вы устали, и надо опять приводить подлые буренинские тексты, – а противно.

(«Наш выцветший и выдохшийся либерализм в добровольном союзе с пронырливым жидовством старается подорвать великое и глубокое значение тех творческих созданий гр. Л. Толстого, которыми обнаруживается его гений в последнее время…» Ловко, а?)

Неохота перечитывать рассказ «Тина», пьесу «Иванов».

Чехов, как известно, жил последние годы в Ялте. Один человек встретил его возле дома, в котором умер Надсон. И Чехов ему сказал:

– Был у Надсона! – сказал он. – Грустно, знаете! Человека читают как никого, может быть, чуть не каждый год – новое издание требуется, а поставить в его память хоть крошечный бюст здесь, в Ялте, – никому и в голову не приходит. Свиньи мы, знаете!

Нечего добавить.

19

Мария Валентиновна умерла в советской богадельне для престарелых и бездомных ученых и писателей.

Дирекция Пушкинского дома засвидетельствовала ее литературные заслуги. Первый полный, причем с испанского, перевод «Дон Кихота». Книги серии ЖЗЛ про Шиллера и Данте. Шесть выпусков «Итальянской библиотеки» (биографии Манцони, Альфиери, Леопарди и др.). Две книги собственных стихов. Тома и тома переводов: стихи и проза. Целая книжная полка.