Хлеб печали

Матильда, которой разрешили, несмотря на возраст, пообедать со взрослыми (разумеется, со строгим условием вести себя тихо и скромно, не крошить хлеб, не размазывать еду по тарелке, не просить передать то-то и то-то, не вытирать нос пальцами, не сплевывать, не набивать полный рот и не делать вообще ничего, кроме того, что дозволено), глядела в тарелку, исподтишка любуясь цветом своего платья: таким ярким, густым и насыщенным; темно-вишневым, будто гранатовый сок. Один раз дед привозил гранатины и рассказывал об Африке, откуда родом эти плоды. В Африке, говорил он, никогда не бывает дождя, и большая часть земли покрыта песком, на котором ничего не растет, кроме сухих растений. Растения эти очень любят слоны – огромные животные с длинным хоботом, а на слонов, в свою очередь, по ночам охотятся тигры. После этого рассказа Матильда исподтишка позаимствовала у деда выцветший кожаный колет тусклого желтого цвета и, нарисовав на нем черные полосы, воображала его тигром, а себя храброй амазонкой. Ей стало грустно от этих воспоминаний, и вдвойне грустней оттого, что все вещи в их доме не шли ни в какое сравнение с вещами графини, и впервые она подумала, что, должно быть, дед был совсем не так богат и вовсе не столь могущественен, как ей казалось раньше.

Она так глубоко задумалась, что не сразу услышала, что ей тоже можно поехать со взрослыми, «чтобы оставить на память кусочек родных мест», - как сказала графиня. Матильда будто разделилась на две части: одна ее половина радовалась поездке, еле сдерживая вопли восторга, но вторая мрачно предрекала недоброе и желала остаться дома.

Разговоры взрослых Матильды были не интересны, и они нарочно говорили так заумно, что часть этих разговоров она не понимала и не стремилась понять; поэтому в карете она задремала и проснулась лишь, когда ей велели выходить.

Лакей подал ей руку, чтобы она могла спуститься, и Матильда сразу же заморгала и зажмурилась от яркого света, сонная и недовольная. Карета остановилась на склоне горы, и внизу расстелились и леса, и холмы, и луга, и блестела река, похожая на серебряную змейку, и поднимался дым из труб над городом, и виднелись кресты церквей, к которым жались окрестные деревеньки, и казалось, что у мира нет ни конца, ни края, что холмы и небо тянутся до самого края земли, и трудно было представить, будто где-то есть иные земли, где говорят на тарабарских языках, живут среди пустынь и льдов и придерживаются иных обычаев.

- Вон там город, откуда мы приехали, - раздался над ней голос любовника графини, и Матильда гневно хмыкнула, но все же поостереглась делать это слишком громко. – А если вы посмотрите направо, то увидите в горах дорогу на рудники. Говорят, лес там такой глухой, что человек не может пройти сквозь него. Он очень велик. Когда я был маленьким, мне говорили, что в таких краях водятся ведьмы и оборотни.

- И вам удалось найти хоть одного из них? – спросила Матильда после долгой паузы, не поворачиваясь к нему. В ней боролись два чувства: любопытство и неприязнь.

- Всякое бывало, - непонятно ответил тот. – За рудниками – еще одна гора. Там живет мой давний знакомый, барон фон Ринген…

Матильда быстро взглянула на него и тут же погасила взгляд. Он притворяется? Издевается? Этот человек был той ночью в деревне, после которой пропал ее дед; это из-за него она осталась одна.

- Очень интересно, - нарочито вежливо сказала она. Вызова в ее голосе не было, зато взглядом и позой Матильда показывала этому человеку, что не желает знать его. «Вы не возьмете свои слова обратно?» - безмолвно спрашивал он. «Нет, никогда», - вот что отвечала ему Матильда. Она будет мстить ему, как только придумает, как это сделать незаметно и как не расстроить графиню. Руди вежливо ей улыбнулся, чуть поклонившись, и она заметила, что на поясе у него была не только шпага, но и два кинжала.

За этой короткой беседой она не заметила, как появился их проводник: худой деревенский дед, одетый в перешитую серую куртку и такие же серые штаны. Его сопровождал угрюмый мальчик, похожий на него как две капли воды и топавший деревянными башмачками едва ли не громче деда. Он опасливо глядел на господ, однако это было излишним: никто, кроме слуг, не заинтересовался ни им, ни его дедом, и им было велено немедленно показывать дорогу в горы, откуда якобы открывался прекраснейший во всей Европе вид.

Матильда подобрала юбки, вновь залюбовавшись сочным цветом ткани, и важно пошла следом за взрослыми, гордо вскинув голову. Мальчишка глядел на ее платье, открыв рот, и все время оборачивался, когда процессия двинулась в путь. «Любопытство – удел крестьян», - сказала себе Матильда и только выше подняла нос.