Холодный ветер, строптивая вода

А разбудил меня мягкий утренний свет. Я лежала с закрытыми глазами, еще в плену сна, когда почувствовала, как кто-то обнимает меня за спину. Я прислушалась. Определенно. На моей спине лежала чья-то теплая рука. Я услышала чужое дыхание рядом. Генрих жив!

И похоже, он проснулся: взял мою руку, лежавшую на его груди. Я замерла, не открывая глаз. И через мгновение почувствовала прикосновение его губ к своему запястью.

От внезапно пробежавшей по телу острой волне удовольствия я вздрогнула. Король тут же вернул мою кисть обратно.

– Эллен…

Я приподнялась, посмотрела на него: исхудавший, осунувшийся, с кругами под глазами, но живой… Расплакалась, потерлась лбом о его щеку. Он был мягкий и теплый. И это было счастье.

– Я испугалась вчера. Думала, ты умрешь. Ты был ледяной. Пришлось…

Он провел пальцами по моему виску, заправил прядь за ухо. Я покраснела, вспомнив, что на мне вообще ничего нет.

– Спасибо. Я улетал куда-то… далеко… сквозь черноту… и позади был только пожар, потом холод, а впереди свет. А потом вдруг стало тепло повсюду, и я не знал, лететь ли мне на свет. И мне сказали… – Он задумался. – Не помню, кто…

– Что сказали? – Я вдруг поняла, что он умирал, описанное им сильно смахивало на то, что описывают пациенты, пережившие клиническую смерть.

– Сказали, что там, позади, ты меня зовешь. Но я могу пойти на свет, и меня там тоже ждут. Я вдруг пошел назад, к теплу. Твоему теплу.

Я продолжала лить слезы счастья, боясь шевельнуться.

– Генрих, я испугалась. Не знала, что делать. Ты умирал. Я просто… Я очень испугалась.

– И спасла меня…

Его губы вдруг разошлись в робкой улыбке.

– Генрих, – испуганно всхлипнула я, широко распахнув глаза. – Ты улыбаешься!

– Еще не до конца пришел в себя, видимо.

Я фыркнула.

– И шутишь… Ну, точно не до конца. Погоди, я должна одеться, как-то неприлично…

– Что жена лежит на муже?

– Да, ты точно не в себе. Шутки из тебя так и сыплются…

В этот момент дверь открылась, и я испуганно нырнула под одеяло.

– Ваше величество…

Выглянув из-под одеяла, я увидела онемевшего от удивления камердинера короля. Старик замер при виде совершенно здорового короля и явно голой королевы.

Но в следующую секунду он вдруг радостно завопил:

– Ваше величество! Живы!!! Живы!!! Счастье-то какое! Ваше величество!

– Люций, я разделяю вашу радость, но велите накрыть завтрак и оставьте нас минут на десять, королева не одета, – мягко сказал король.

– Я могу пригласить ее…

– Не надо! Я сама! – опередила я его, пока не сбежались на крики другие придворные. – Дверь, Люций, умоляю!

Генрих бросил на меня насмешливый взгляд.

– Она сама. Идите вон, прошу вас. И никому ни слова. Нам нужно время.

Когда камердинер, ликуя гораздо тише, вышел, Генрих тяжело вздохнул.

– Теперь доказать отсутствие консумации брака будет сложнее.

Я осторожно отодвинулась от него, завернувшись в одеяло, и попыталась нащупать свою рубашку на полу.

– Не волнуйся. Любой лекарь может подтвердить, что ничего не было. После осмотра.

Я наконец нашла рубашку и просунула голову в ворот, лежа под одеялом.

Когда посмотрела в сторону притихшего Генриха, я увидела на его лице выражение глубочайшего потрясения.

– Что? – спросила я, нахмурившись.

– Ты девственница? Но я слышал, что в том мире… что там обычно уже до свадьбы…

Я отвернулась, чтобы скрыть смех, и продела одну руку в рукав рубашки. Надо же, именно новость о моей невинности спровоцировала Генриха на проявление эмоций. Кем же он меня считал до этого, если так поражен?

– Но я-то из этого мира. И, пожалуй, это единственное, что я хотела соблюсти из его традиций. Сама не знаю, почему. Но он согласился ждать. И я ему за это благодарна.

Я села на постели, повернувшись к нему спиной, продела вторую руку в рукав рубашки и стала опускать ее, но в этот момент он коснулся моей правой лопатки.

– У тебя здесь шрам…

Прикосновение было болезненным и приятным одновременно. Я даже вздрогнула.

– Прости.

Он отдернул руку.

– Нет, ничего.

Я встала, поправляя рубашку, повернулась к нему, увидела, что одеяло прикрывает только то, что ниже пояса, обнажая его широкую грудь, и отвела взгляд. По крайней мере, черных вен не было видно. Нашла верхнее и нижнее платье, оделась. Потом села на кровать.

– Это отец… – вдруг призналась я, не поворачиваясь к Генриху. – Он однажды не стал дожидаться розог. Ударил кнутом. Забыл, что хлыст с крючками. И вспорол мне кожу. Это единственный шрам от всех его бесконечных наказаний, который лекарям не удалось залечить.

Обида душила меня, и тут сильные руки Генриха обняли меня за плечи, я развернулась и уткнулась ему в грудь. Я понимала, что нам нельзя сближаться, что это ненормально, но я пережила сильное потрясение из-за Генриха, его выздоровление оглушило меня не меньше, чем его угасание. Он стал теперь для меня совсем другим, более близким, чем просто союзник. Он стал мне как друг.

– Ты очень храбрая девочка. Любая на твоем месте сдалась бы. А ты продолжала бороться. Ты такая храбрая и мужественная, я восхищаюсь тобой. Ты за меня боролась, даже когда все ушли. Эллен, ты сильная, прекрасная, добрая, отважная.