Хозяйка Мельцер-хауса

Под последней строкой стояло имя Григория, написанное чернилами кириллицей. Она смотрела на эти короткие строчки, перечитывая их снова и снова. Никаких контактов… молодая русская женщина… Советской республике всеми своими силами… Преодолев первый приступ боли, она сказала себе, что все в порядке. В любом случае у нее не было намерения ехать в Петроград. Молодая русская женщина… Вообще-то, ей ни к чему было это знать. Почему он написал ей об этом?

Она подняла листок, держа его против света. В тех местах, где была напечатана буква «о», сквозь дырку падал яркий свет лампочки. Если у Григория была пишущая машинка с немецкими буквами, тогда почему он написал свое первое письмо от руки? И почему он вдруг стал так хорошо изъясняться по-немецки? Во всем письме не было ни единой ошибки. Кроме этой глупой описки в фамилии – «Бебер».

Вдруг ее осенило: Григорий не мог написать это письмо. Его написал кто-то другой и заставил его подписать. Сделал ли он это добровольно или его вынудили? В ее голове рождались дикие фантазии. Вот Григорий в тюрьме, его руки и ноги закованы железными цепями. Вот Григорий, истекающий кровью, лежит на полу без сознания. В это время страшный голос произносит: «Если ты женишься на этой немецкой шлюхе, то тебе конец. Немцы жгли наши деревни, убивали крестьян, насиловали женщин…»

– Ханна? – из холла раздался голос Августы. – Куда ты запропастилась, лентяйка? Ты что, думаешь, мы всю работу сделаем одни?

– Уже иду! – крикнула она. – Только разолью средство…

– Что она сказала? – проскрежетала Эльза, которая в последнее время плохо слышала.

– Она сидит в кладовке и читает псалмы!

Ханна вложила письмо в конверт и сложила его несколько раз так, чтобы оно уместилось в кармане, затем спрятала его, чтобы при первой же возможности сжечь. Она разлила вонючую мутную жидкость по трем пузырькам, а когда раздавала их, поймала на себе недовольные взгляды.

– И на это тебе понадобилось столько времени?

Не ответив, она принялась за работу. Она была рада драить сейчас эти грязные мраморные плитки, с остервенением отдаваясь делу и отгоняя от себя все мысли. Если черные разводы не исчезали, она добавляла белой кашицы и отчищала проблемное место до блеска. Ей нравился инкрустированный на полу узор. Почти такой же, как на коврах наверху, в господских покоях. Бесконечная череда ромбов и звезд, кружков, завитушек, прямоугольников – в них можно было просто затеряться.

К одиннадцати пол был отмыт и блестел: слой нанесенного потом льняного масла еще тщательно протерли старыми тряпками. На кухне Брунненмайер приготовила кофе и бутерброды, которыми все могли подкрепиться перед предстоящей работой.

– С ума сойти! – воскликнула Августа, хлопая в ладоши. – Пришла Йордан. Госпожа директор приюта «Семи мучениц» оказывает нам честь своим визитом.

Ханна предпочла бы остаться наедине с Гумбертом, потому что он был единственным, кому она могла выплакать свое горе. Однако сегодня у Гумберта было словно шило в заду: вечером он выступал в кабаре. По его словам, это должно быть действительно большое выступление. Сольный номер на целых двадцать минут.

– Разве я могу забыть своих старых друзей, – произнесла Мария Йордан, перед которой уже стояла чашка кофе с молоком. – Ведь здесь, на вилле, я прослужила добрых пятнадцать лет…

Остальные подсели к ней, передавая кофейник из рук в руки. Мария Йордан похвалила их работу – пол в холле блестел так, как никогда прежде. Потом она поинтересовалась, правда ли, что фройляйн Шмальцлер уходит на пенсию.

– Ну конечно правда! – Августа определила экономку, которая могла бы ответить сама. – Если поторопишься, то сможешь еще побиться за пост домоправительницы, Йордан.

Эльза хихикнула, а Брунненмайер бросила на Августу укоризненный взгляд. Такое нельзя говорить даже в шутку!

– Спасибо, – язвительно отреагировала Йордан. – Я вполне довольна своей нынешней должностью и не думаю менять ее. Это такая благодарная работа…

– Бедные детки, – тихо пробормотала Эльза. – Они же не могут дать отпор.

– Война сделала сиротами бесчисленное количество детей, – невозмутимо продолжала Йордан. – Такие приюты поистине благое дело, которое делает церковь. Если бы вы знали, какие печальные судьбы у этих бедняжек, как их жалко…

Все слушали ее, не переставая удивляться, как же хорошо она знает своих подопечных. Один мальчик потерял отца на войне, и мать его умерла от горя; одну девочку отдала в детский дом тетка, потому что новый любовник положил глаз на маленькую племянницу…

– Так важно дать этим детям хорошее нравственное воспитание.

– Вы как раз та, кто сможет это сделать, – сухо заметила Брунненмайер.

Йордан на мгновение замолчала и испытующе посмотрела на повариху. Поскольку та больше ничего не сказала, Йордан заявила, что будет стараться изо всех сил.

– Только смотри, чтоб с тобой не случилось то же, что и с твоей предшественницей, – усмехнулась Августа. – Ведь Папперт все еще сидит за решеткой.