Книга непокоя

Ты — единственная форма, не вызывающая тоски, потому что ты всегда меняешься вместе с нашим чувством, потому что ты, целующая нашу радость, убаюкивающая нашу боль и нашу тоску, ты — опиум, что приносит утешение, и греза, что дарует отдохновение, и смерть, что скрещивает и смыкает руки.

Ангел, из какой материи сделана твоя крылатая материя? Какая жизнь тебя захватывает и на какой земле, тебя, никогда не начинающийся полет, замершее вознесение, жест восторга и отдохновения?

* * *

Я создам из грез о тебе надежное бытие, а у моей прозы, когда она будет говорить о твоей Красоте, будут мелодии формы, изгибы строф, внезапное великолепие, как то, что присуще бессмертным стихам.

Создадим же, о Лишь-Моя, ты — потому что существуешь, я — потому что вижу, как существуешь ты, искусство, отличающееся от всего прежнего искусства.

Пусть из твоего тела бесполезной амфоры я сумею извлечь душу новых стихов, а из твоего медленного ритма тихой волны мои трепещущие пальцы отправятся на поиски коварных строк девственной прозы, ибо ее еще никто не слышал.

Пусть твоя мелодичная улыбка, уходя, станет для меня символом и зримой эмблемой заглушенного рыдания бесчисленного мира, узнавшего о своем заблуждении и несовершенстве.

Твои руки арфистки пусть закроют мои веки, когда я умру, отдав свою жизнь ради того, чтобы создать тебя. А ты, никто, всегда будешь, о Величественная, излюбленным искусством богов, которых никогда не было, и девственной и бесплодной матерью богов, которых никогда не будет.

Письмо

Если бы ты только смогла понять твою обязанность быть лишь мечтой одного мечтателя. Быть лишь кадилом в соборе фантазий. Создавать твои движения, словно мечты, так, чтобы они были лишь окнами, выходящими на новые пейзажи твоей души. Проецировать твое тело в подобиях сна таким образом, чтобы тебя нельзя было видеть, не думая о чем-то другом, чтобы ты напоминала обо всем, кроме как о себе самой, чтобы созерцание тебя было подобно слушанию музыки и пересечению, словно во сне, просторных пейзажей мертвых озер, неясных тихих лесов, затерянных в глубине других эпох, где различные невидимые пары живут чувствами, которые нам неведомы.

Я хотел бы от тебя лишь того, чтобы у меня тебя не было. Я хотел бы, чтобы, если ты появишься в моих мечтах, я мог представить себя хотя бы мечтающим — быть может, не видя тебя, но замечая, что лунный свет заполнил ‹…› мертвые озера и что отголоски песен внезапно льются по большому неопределенному лесу, затерянному в недосягаемых эпохах.

Твой образ был бы ложем, на котором заснула бы моя душа, больной ребенок, чтобы снова мечтать под другим небом. Стоит ли тебе говорить? Да, но так, чтобы, слушая тебя, я тебя не слышал, а видел, как под луной большие мосты связывают два темных берега реки, впадающей в древнее море, где каравеллы принадлежат нам навеки.

Улыбаешься? Я этого не знал, но в моих внутренних небесах светили звезды. Ты зовешь меня во сне. Я не замечал этого, но в далеком корабле, чей парус мечты плыл под лунным светом, я вижу далекие побережья.

Похоронный марш

Что делает такого всякий в этом мире, что выбивает его из колеи или меняет? Чего стоит всякий человек, чего не стоит другой? Заурядные люди стоят друг друга, люди действия стоят силы, которую они выражают, люди мысли — того, что они создают.

То, что ты создал для человечества, находится во власти остывания Земли. То, что ты дал потомкам, либо полно тобой, и никто этого не поймет, либо пропитано твоей эпохой, и этого не поймут другие эпохи, либо интересно всем эпохам, и этого не поймет последняя бездна, в которую низвергаются все эпохи.

Мы, окна, совершаем движения в тени. Позади нас Тайна нас ‹…›

Все мы — смертные, обладающие точной длительностью, которая никогда не бывает меньшей или большей. Некоторые умирают, как только умирают, другие живут немного в памяти тех, кто их видел и любил; третьи остаются в памяти народа, их взрастившего; некоторые проникают в память цивилизации, которая ими обладала; немногие охватывают разные периоды различных цивилизаций. Но всех окружает пропасть времени, которая, в конце концов, их поглощает, всех пожирает голод пропасти, в которой постоянно Желание и вечна Иллюзия.

Мы — смерть и смертью живем. Мертвыми мы рождаемся и проходим; уже мертвыми мы вступаем в Смерть.

Все то, что живет, живет потому, что меняется; меняется потому, что проходит; и оттого, что проходит, умирает. Все то, что живет, непрерывно превращается в нечто иное, постоянно отрицает себя, увиливая от жизни.

Поэтому жизнь — это промежуток, связь, отношение, но отношение между тем, что прошло, и тем, что пройдет, мертвый промежуток между Смертью и Смертью.

…Разум, вымысел поверхности и неверного пути.

Жизнь материи — это либо чистая мечта, либо просто игра атомов, которой неведомы выводы нашего разума и причины наших переживаний. Так суть жизни отражается во взгляде, в видимости и является либо бытием, либо небытием; иллюзия и видимость небытия должны быть небытием, а жизнь есть смерть.