Кое-что об архимагах

Потом пришел черед первого крупного городка с полноценным рынком и менялами — от подручных одного из которых пришлось сбегать. Не понравилось, видишь ли, ему золото — настолько, что решил он его себе оставить, а двух приезжих велел выкинуть взашей. Золото, понятно, оставлять ему не стали — но и убивать торгаша со слугами казалось перебором. Фил сохранил им жизнь в плату за мудрость — без связей и влиятельных свидетелей крупную монету лучше не светить. Кеош же добавил личные благодарности каждому — доской из-за угла по башке, срезав на сдачу кошельки. Так что серебро и медь они получили все равно.

Понятно, что ни о какой дружбе и братстве меж двух магов не было и речи — Фил сосуществовал рядом со старшим родичем, приглядываясь к нему куда внимательнее, чем к иным источникам проблем. Кеош, впрочем, занимался тем же. Оттого и трое пьяных битюгов, заявившихся бить Фила, никого не нашли. Да и Кеош куда-то делся, когда его с ножом в руках разыскивал разъяренный повар придорожного кабака… Слово там, слово тут — и люди сами делали выводы о виновнике своих бед — а Кеош и Филипп одинаково разводили руками на обвинения в свой адрес. Так, разминка перед столицей — под прежние разговоре об ангеле и общем деле.

Там, на горизонте, куда смотрел Филипп, пока старший родич возился с упокоением зомби, столица как раз и была. Пока не видимая взглядом, но ощущаемая иными чувствами. Иногда оттуда несло скверным запахом кожевенных мастерских, иногда тухлой рыбой с речных портов, но чаще ветер дул к воде, разгоняясь и подталкивая в спину. Пригород, традиционно смещенный за городские стены, был в половине дня пути — им еще предстояло вернуться обратно по дороге и войти через главные ворота Короны.

Там все решится, там будут ресурсы для замыслов и люди, чтобы поднять факелы и взять оружие в руки. Там определится, кто поведет толпу за собой — потому что вранье о светлокрылом вскроется рано или поздно.

Дорогу подгадали так, чтобы подойти к городу с рассветом и войти вместе с заночевавшими у стен торговцами — но представления о правильном городе в очередной раз их подвели.

Огромное поле перед крепостными стенами, заросшее хибарами и лачугами, словно сорняком, уже было Короной. То, что любой грамотный полководец приказал бы снести, дабы не стало строительным материалом для штурма и укрытием для врагов, жило своей жизнью — горело, отстраивалось, торговало, гремело мануфактурами и дралось за кусок хлеба. Где-то просматривались закрытые частоколом подворья — обширные, в десяток домов; местами возвышались хоромы из камня — без единого окна на первом этаже. Оружие на поясе — в порядке вещей, равно как группы женщин в сопровождении пары-тройки охранников. Кандальные мужики, оттирающие улицы под присмотром надзирателей, в которых узнавались скорее разбойники, а не городская стража. И над всем этим людским бульоном, уже частично заросшим плесенью — высокий шпиль каменной башни прямо посреди общего бардака. Даже не за стенами внутреннего города — который явно жил и охранялся, но до которого, казалось, никому не было дела.

Здесь не было кордона, но в достатке оказалось мальчишек, цепко осматривающих приезжих. Документы, которые оформил подслеповатый староста одной из деревенек за скошенный луг, никого не заинтересовали. За весь путь до широкой площади перед Академией их было попросту некому показать — приди в голову такая блажь. Ни одного служителя закона, но в достатке опасливых и настороженных взглядов и напряженных рук, положенных на рукояти ножей.

Под ногами неожиданно оказался камень, а не вытоптанная земля — впервые в город верилось, а огромная толпа, заполонившая площадь перед приподнятым на фундаменте комплексом из шестнадцати каменных зданий в целый квартал шириной, соединенных меж собой эстакадами на уровне второго-четвертого этажа и увенчанных башней-шпилем, давала ощущение нормальной столицы — привычной, живущей по законам и охраняемой стражей. Вон ходят по трое оружные люди в одинаковой форме — с вышитым силуэтом башни на груди и спине.

В кармане Филиппа задергало. Потом дернуло совсем сильно и замерло от ужаса.

Наверное, не по себе, когда рука погружается в ледяное «ничто», без границ и дна, а потом не может его покинуть.

— Ну дядь, ну отпусти, — поймав взгляд Филиппа, заканючил мелкий воришка, обливаясь холодным потом и буквально примерзнув от страха к брусчатке площади.

Обычное дело — закатил бы истерику или крик, и покуда растеряется — свинтил, потерявшись в толпе. А если дойдет до воришки местная стража — то уведет мальца, конечно же… Там и отпустит, наверняка, строго пригрозив, чтобы день-другой не рисовал свою морду в этом месте — за это им деньги от старших этой голытьбы обычно и платятся…

Но когда вместо серебра или захудалой медяшки, вокруг запястья вдруг смыкается даже не пустота и холод — а зубастая пасть и аккуратно прихватывает за кожу… А на попытку взбрыкнуть закусывает так, что еще немного — и кисть отнимется, то совсем ой…

— Дяденька, отпусти, — дрожала эта мелочь, осторожно оглядываясь