Колея к ржавому солнцу

Красивое лицо, которое не портили ни полное отсутствие косметики, ни выражение суровой решительности. Светлые волосы, зачесанные вверх и назад, как иглы встревоженного дикобраза. Руки в перчатках без пальцев, короткое и тонкое черное прямое пальто, неподвижные ноги в синих с потертостями джинсах и в армейских ботинках. Непроизвольно Троцкий подумал о том, как она ходит в туалет. Они знакомы с ней, если это можно назвать знакомством, несколько часов, за которые Костас сам дважды сбегал по нужде, на заправке и в «МакАвто» у КАДа, а девушка только сейчас первый раз за все время выбралась из «ягуара». Памперсы они, колясочники, что ли, носят? Или есть какие-то хитрые и высокотехнологичные, под стать ее коляске, катетеры? Думать о том, что где-то у этой девушки спрятан пластиковый мочеприемник, было так же неприятно, как размышлять о том, что рано или поздно умрешь. «Все там будем…» – сказал Худой. И, судя по общему настрою, скоро могла дойти очередь до человека, угнавшего у Инги кабриолет.

Ну, может, он и не умрет (это как крикнуть: «Мать твою, ты – труп!» человеку, въехавшему в зад твоей новой иномарки), но свое получит – это точно, сомневаться в этом не приходилось.

Троцкий вспомнил, как в Пушкине, на подъездной дорожке перед таунхаусом Зарайского, Павел, наклонившись к «ягуару», минут пять о чем-то разговаривал через опущенное водительское стекло. Потом обернулся к Костасу, кивнул ему, что бы это ни означало, и, обойдя дорогую машину, сел на переднее сиденье. Там он проговорил еще с четверть часа. Костас вернулся в «мерседес» и смотрел из теплого кожаного салона на стоящего в дверях своего дома Зарайского. Тот замерз, но уходить боялся. Наконец Павел вышел из «ягуара» и махнул рукой, подзывая бывшего директора медцентра. Тот поспешно бросился к нему. Они с коллектором перекинулись несколькими фразами, Зарайский часто-часто закивал, а Павел развернулся и направился к «мерседесу». Пропустил проплывший мимо «ягуар», сел в машину, затащив с улицы в салон шлейф холода.

– Что там? – спросил Троцкий, подождав, пока Павел заведет двигатель.

– Двигаем за ней… Она согласна, что обе наши проблемы имеют один способ решения – найти угонщика. Чем быстрее, тем лучше. Сказала, у нее есть вариант, который можно попробовать, но подготовка займет время. Так что нет смысла тут отсвечивать… Перед самым Пушкином есть «лукойловская» заправка. Там и подождем.

– Ясно, – пожал плечами Троцкий, понимая, что не очень-то ему и ясно.

На АЗС, спрятанной между засыпанных снегом елок, уже стоял белый «ягуар» с незаглушенным двигателем.

– Звонит кому-то, – вглядевшись, произнес Павел.

– Я в туалет тогда…

– Кофе возьми мне, – попросил коллектор. – Черный, три сахара.

Когда Костас вернулся, Павел кивнул, принимая из его рук картонный стаканчик с кофе.

– Горячо… – угнездил он его на специальной подставке и заметил: – Она все еще треплется.

– Ну, может, ей мама позвонила или подруга.

– Да не похоже, чтобы у таких, как она, были мамы… Ладно, пусть разговаривает, пока кофе попьем, музыку послушаем…

– Мне понравится твоя музыка?

– Я худею… – сказал Павел, выбирая папку на воткнутой в магнитолу флэшке. – Не понравится – пойдешь погуляешь. Места кругом много. Лес…

* * *

– Нам сюда, – притормозив напротив зеркальных витрин, сказала девушка.

– «Барсуки», – вслух прочитал Троцкий подсвеченную вывеску на недавно выкрашенном фасаде здания, бывшем доходном доме девятнадцатого или какого там века.

– Ударение на второй слог, – поправила его девушка. – И читается в два слова.

– Э… – протянул Костас. – «Бар суки», что ли?

Девушка кивнула.

– Владелица – некая Гулай Серкебаева. Говорят, она действительно еще та сука, но, судя по вывеске, отсутствием самоиронии не страдает. Ее отец, серьезный казахский бизнесмен, ведет дела в Питере и успешно, потому что выкупил весь этот дом…

– Я худею…

Четыре этажа, задрав голову, сосчитал Троцкий. И длинный-предлинный фасад, перед которым стоял «бентли». Это ж какие и с кем надо вести дела?

– Послушай, как тебя зовут? – спросил вдруг Павел у их спутницы.

– Пусть будет Ева, если это важно… Первые два этажа Гулай отжала у папы под свой клуб. Она в детстве занималась танцами, у нее получалось, папа решил, что пойдет и в смежной области, поэтому не отказал дочери… К тому же это хорошая прачечная, чтобы бабки отмывать. А еще – наркоту здешней публике вбанчивать.

– Мы зачем здесь? – перебил Еву Троцкий. – Наркотики я не употребляю, а дэнсить еще рановато…

Прищурив правый глаз, девушка разглядывала свое отражение в витрине. Костас почувствовал неловкость. Молодая симпатичная девчонка – и не может ходить. А он еще, придурок, пошутил про танцы…

Отражение молодой симпатичной девчонки встретилось взглядом с Троцким. Потом Ева резко развернулась в коляске на месте, подняла голову на спутников. Спокойно сказала:

– Знаешь, я все это место и еще десять таких по кирпичикам раскрошу, чтобы только опять начать ходить…

– Извини, – сглотнул Троцкий. – Дурака свалял.