Корабль-призрак

– Я готова, – возразила Амина. – Мужа у меня больше нет. Во всяком случае, я этого сильно опасаюсь. Жизнь для меня более не притягательна, и смерти я не страшусь, потому что жить мне, увы, незачем. Будь здесь Филип, конечно, я рассуждала бы иначе, однако он отошел в мир иной ранее меня, и все, чего я желаю ныне, это отправиться вслед за ним.

– Он умер в вере, дочь моя. Если хочешь снова повстречаться с ним, поступи так же.

– Он умирал доблестно, я знаю. – Амина вновь с презрением покосилась на пассажиров и матросов.

– Быть может, он и жил по-другому, – сказал отец Матиаш. – Достойный человек отходит с миром и не ведает страха.

– Это справедливо для всякого, какой бы веры он ни держался, святой отец, – проговорила Амина, – и независимо от веры недостойным уготована жестокая гибель.

– Я помолюсь за тебя, дочь моя. – Отец Матиаш опустился на колени.

– Благодарю, отец. Ваши молитвы наверняка услышат, пусть даже вы упомянете в них такую, как я.

Хватаясь за леера, Амина поднялась по трапу на мостик.

– Мы погибли, сеньора, мы погибли! – вскричал капитан, прятавшийся за фальшбортом, и в отчаянии заломил руки.

– Вовсе нет. – Амина встала с наветренной стороны, продолжая держаться за леер. – Не в этот раз.

– Что вы такое говорите, сеньора? – Капитан явно восхищался хладнокровием и решительностью женщины. – Что вы имеете в виду?

– Что-то подсказывает мне, капитан, что мы не погибнем, если вы возьметесь за дело. Мое сердце возвещает спасение. – Она приложила руку к груди. От ее внимания не ускользнуло, что буря начала стихать, а вот моряки, перепуганные до глубины души, этого не замечали.

Спокойствие Амины и ее красота – а быть может, и необыкновенное хладнокровие молодой женщины в минуту, когда все прочие предались отчаянию, – оказали благотворное действие на капитана и матросов. Предполагая, что она католичка, подобно им самим, моряки посчитали, что ей было видение; как известно, вера часто идет рука об руку с суевериями. Они смотрели на Амину с восторгом и уважением. Ее слова побудили моряков отринуть страх и вернуться к своим обязанностям. Насосы снова заработали, а буря ночью улеглась, и корабль уцелел, как и предсказывала Амина.

Теперь пассажиры и команда видели в ней едва ли не святую и говорили об этом отцу Матиашу, которого такие слова изрядно обеспокоили. Мужество, выказанное Аминой, было поистине выдающимся; даже сам священник поддался страху, а она как будто нисколько не испугалась.

Он промолчал, но мысли его непрестанно возвращались к молодой женщине, и выводы, которые он сделал, были не в пользу Амины. Что придавало ей сил? Что наделило ее даром предвидения и пророчества? Уж всяко не христианский Бог, в Которого она не верила. Что же это за сила?

Отец Матиаш снова вспомнил тот давний разговор в ее спальне и сокрушенно покачал головой.

Глава 30

Теперь мы должны снова вернуться к Филипу с Кранцем, которые долго обсуждали необъяснимое возвращение Шрифтена. Они много спорили, но в конце концов сошлись на том, что за лоцманом надо бдительно следить, а при первом же удобном случае избавиться от его общества.

Кранц расспросил лоцмана о том, как тот спасся. Шрифтен в своей обычной манере, с шуточками и хихиканьем, рассказал, что с плота вместе с ним упало весло, держась за которое он доплыл до небольшого острова, потом заметил пероку, снова бросился в море и плыл, продолжая цепляться за весло, пока его не увидели и не подобрали. В этой истории не усматривалось ничего необычного, пускай поверить в нее было затруднительно, и Кранц удовлетворился таким ответом.

На следующее утро подул попутный ветер, перока подняла парус и двинулась в направлении острова Тернате.

Минуло четыре дня, прежде чем они достигли острова. Каждую ночь приходилось останавливаться и вытаскивать судно на песчаный берег. Филип не переставал радоваться чудесному спасению Амины и наверняка предвкушал бы скорую встречу с женой, когда бы не зловещее появление Шрифтена, занимавшее все его мысли.

В этом коротышке было нечто противное человеческой природе, нечто дьявольское, если угодно, однако лоцман ни словом не обмолвился о покушении Филипа на его жизнь. Начни он жаловаться, обвини он Филипа в попытке убийства, поклянись отомстить и потребуй справедливости, все наверняка выглядело бы иначе, но нет – он лишь сыпал едкими шуточками да раздражающе кхекал, а в остальном создавалось впечатление, что он нисколько не злится и не питает к Филипу недобрых чувств.

Сразу по прибытии в главный порт Тернате европейцев отвели в большую хижину из бамбука и пальмовых листьев и попросили не покидать ее, пока об их появлении на острове не известят правителя. Филип с Кранцем не переставали дивиться неизменной любезности и превосходному воспитанию островитян, вероисповедание которых, подобно их нарядам, являло собой смесь магометанской и языческой веры.

Через несколько часов за ними пришли, дабы отвести к правителю, принимавшему гостей на открытом воздухе. Владыка сидел под навесом, окруженный бесчисленными жрецами и воинами.