Корабль-призрак

Занялись и орудийные порты на корме, вследствие чего люди на борту оказались отрезанными и начали задыхаться от дыма и жара. Кормовые трапы сгорели в мгновение ока, их обгорелые остовы рухнули в воду. Лодкам, дожидавшимся пассажиров, пришлось отойти подальше. Люди на плоту закричали в испуге, когда пламя попыталось дотянуться до них, а белесый дым затянул горящее судно, скрыв его от взоров.

Филип попробовал докричаться до тех, кто еще оставался на борту, но его не услышали. Сумятица обернулась столпотворением, чреватым гибелью. Все метались туда и сюда в надежде спастись, но иного спасения, кроме как прыгать за борт, попросту не было. Сохрани люди самообладание, их, как пытался объяснить Филип, по одному переправили бы на лодки, где поджидали матросы. Либо они могли бы спуститься по опущенной рее латинского паруса и соскользнуть в лодки по канату.

Но повсюду, куда ни посмотри, было пламя, дым царапал горло и лез в глаза, а потому солдаты не стали ждать и принялись сигать за борт. В воде одновременно очутилось три или четыре десятка человек. Зрелище было жутким и бередило душу.

Матросы в лодках старались вытягивать пехотинцев из воды так быстро, как только могли. Женщины с плота бросали им свою одежду, как веревки… Вот одна вскрикнула, когда ее муж не удержался на поверхности и скрылся под волнами… Вот разразился проклятиями и яростной бранью пловец, тщетно пытаясь освободиться от хватки тонущего, который увлекал его за собою в пучину…

Из восьмидесяти пехотинцев, что оставались на «Катерине» к тому мгновению, когда пламя добралось до кормы, спаслось не более двадцати пяти человек. На борту теперь были только несколько матросов и Филип, остальные управляли плотом и шлюпками. Те, кто был на судне, держались рядом с Филипом, следя за каждым его движением.

Дождавшись, пока подберут уцелевших солдат, Филип велел матросам спускаться по рее латинского паруса – на плот, если окажется поблизости, или на шлюпки. Выяснилось, что плот отвели подальше, чтобы пассажиры не задохнулись от дыма и не пострадали от пламени, поэтому матросы один за другим перебрались в лодки.

Тогда Филип попросил покинуть судно капитана Баренца, но тот отказался. Из-за дыма у него першило в горле, и он не смог внятно объяснить причину своего отказа, однако не составляло труда догадаться, что его решение так или иначе связано с обожаемой «Фрау Катериной». Филип пошел первым, капитан проследовал за ним, и вскоре они очутились в шлюпке.

Канат, который до сих пор удерживал плот на привязи, спешно перерубили, обрывок был подхвачен с одной из шлюпок, и вскоре «Катерину» отнесло течением левее, а Филип и Кранц получили возможность перераспределить людей наилучшим образом. Почти всех моряков пересадили в лодки, чтобы они могли грести, сменяя друг друга. Оставшихся перевели на плот, к солдатам, женщинам и детям.

Несмотря на то что лодки постарались заполнить до предела, число людей на плоту было столь велико, что сооружение уходило под воду на добрый фут, когда накатывала очередная волна. Правда, матросы натянули веревки, за которые можно было держаться, а мужчины расположились по краям плота, передвинув женщин и детей в середину.

Когда покончили со всем этим, шлюпки взяли плот на буксир и с первыми лучами солнца двинулись в направлении суши.

К тому времени «Фрау Катерина» успела превратиться в огромный сгусток пламени. Ее отнесло на полмили в подветренную сторону, и капитан Баренц, следивший за своим судном из той же лодки, где сидел Филип, воскликнул:

– Вот плывет чудный корабль, который умел все на свете, только что не говорил! Я уверен, никакое судно не полыхало бы ярче! Как красиво она горит! Как благородно! О моя бедная «Катерина»! Ты была подлинным совершенством, второй такой никогда не будет! Я рад, что мой отец не дожил до этого дня, ибо у него разорвалось бы сердце!

Филип промолчал. Столь искренняя преданность капитана своему судну вызывала у него невольное уважение.

Лодки двигались медленно, поскольку волны бежали им навстречу, а плот глубоко оседал в воде. Рассвело, и по всем признакам вскоре должен был снова подняться сильный ветер. Уже морская поверхность зарябила, волны мало-помалу набирали высоту.

Филип высматривал впереди сушу, но никак не мог ее различить: в той стороне висела дымка, и видимость составляла от силы миль пять. Он сознавал, что необходимо достичь суши до наступления темноты, иначе жизни спасенных на хлипком плоту, среди которых было более шести десятков женщин и детей, вынужденных мокнуть в морской воде и обходиться без всякого пропитания, подвергнутся новой опасности.