Корабль-призрак

Едва груз перенесли с лодок на борт, коммодор, весьма довольный тем, что спас жизни своих моряков, приказал выбирать якорь и ставить паруса. В распоряжениях на случай, если флотилии доведется разделиться, местом встречи указывались Фолклендские острова, и курс проложили в том направлении.

Спустя две недели «Дорт» добрался до островов, но флотилии там не было. Все моряки полностью выздоровели, а свежее мясо еще не успело закончиться, когда наконец показался адмиральский корабль со своими спутниками.

По всей видимости, адмирал, едва «Дорт» ускользнул в ночной тьме, немедленно воспользовался советом коммодора и тоже двинулся к побережью. Ему повезло меньше, чем коммодору, и он выказал меньше хитроумия – добывал пропитание силой и положил в схватках убитыми и ранеными столько же моряков, сколько приобрел голов скота. При этом удалось собрать изрядное количество овощей, а потому больные на кораблях флотилии начали медленно поправляться.

Едва «Леув» бросил якорь, на стеньге вывесили сигнал, требовавший от коммодора явиться на борт флагмана. Адмирал обвинил коммодора в неподчинение приказам, и тот не стал отрицать, что поступил своевольно, однако оправдывал свой поступок заботой о жизнях матросов и предложил вынести спор на суд правления компании по возвращении домой. Однако адмирал обладал широчайшими полномочиями в отношении своей флотилии, мог не только судить, но и карать всех, кто затевал бунт или проявлял неповиновение. Он приказал заключить коммодора под стражу и надеть на него кандалы.

Далее созвали всех капитанов, к числу которых принадлежал, разумеется, и Филип. По их прибытии на «Леув» адмирал устроил показательный трибунал, объяснив, что располагает всеми полномочиями для этого. Приговор трибунала был предсказуемым: виновен в неподчинении приказам старшего по званию, и Филип вынужден был его подписать. После трибунала адмирал даровал Филипу коммодорский вымпел, к немалой досаде других капитанов, которых не сочли достойными такого назначения. Потом всех распустили.

Филип хотел было поговорить с опальным коммодором, но часовой ему воспрепятствовал, поэтому он ограничился дружеским кивком Авенхорну и отбыл обратно на «Дорт».

Флотилия провела на Фолклендах три недели, чтобы моряки окрепли и поправились. Домашнего скота на островах не было, зато в достатке росла ложечница[49] и в изобилии водились пингвины. Эти птицы сбивались в многочисленные стаи, а свои гнезда из глины строили настолько близко к соседским, что получался как бы целый городок. Они упорно держались вместе, выщипывая подчистую всю траву, откладывали яйца и присматривали за птенцами.

Моряки придирчиво отбирали наиболее крупные яйца и самых упитанных птиц, а последних было столько, что, казалось, сколько их ни бей, число пингвинов не уменьшалось.

Такое однообразное пропитание довольно быстро приелось, но позволило окончательно вылечиться, и очень скоро на кораблях не осталось ни единого человека, страдавшего от цинги.

Коммодор между тем продолжал отбывать заключение, и высказывалось много предположений о его дальнейшей судьбе. Все знали, что в воле адмирала карать и миловать, но никто не ожидал, что он поступит подобным образом с человеком высокого звания.

Прочие капитаны сторонились Филипа, поэтому тот мало что знал о настроениях во флотилии. Бывая на адмиральском корабле, Филип неизменно заговаривал о коммодоре, но ему всякий раз приказывали замолчать. Понимая, что рискует усугубить участь опального коммодора (к которому по-прежнему относился с уважением), он подчинялся.

Наконец флотилия двинулась к Магелланову проливу, и никто до сих пор не ведал, что уготовано коммодору.

Приблизительно через две недели после отплытия с Фолклендских островов в виду показался Магелланов пролив. Поначалу задувал попутный ветер, под которым удалось дойти до середины пролива, но потом ветер сменился на встречный, и пришлось бороться с ним и с течением. Каждый день корабли относило вспять. Моряки страдали от утомления и холода.

Невозможно угадать, принял ли адмирал решение заблаговременно или пришел к нему, раздраженный тщетными попытками миновать пролив, но после трехнедельной бесплодной борьбы с ветром и течением он велел лечь в дрейф и призвал всех капитанов на «Леув».

Он сообщил, что коммодор, виновный в неподчинении, должен понести наказание и этим наказанием будет изгнание: коммодора высадят на берег с дневным запасом еды. Поскольку на здешних стылых берегах не водилось дичи и ничего не росло, такое изгнание означало неизбежную голодную смерть. Голландцы в те времена частенько прибегали к подобной каре, о чем можно судить по отчетам об их плаваниях, но крайне редко такому наказанию подвергали – если вообще подвергали – человека столь высокого звания.