Корабль-призрак

«Значит, вот о каком расставании вещал Шрифтен, – подумал Филип, – а еще он пугал Амину жестокой смертью. И вправду жестоко… Умереть от голода, отощать до костей под палящим солнцем, без капли воды, чтобы смочить пересохшие губы… Скитаться по воле ветра и волн… Дрейфовать в полном одиночестве, разлучившись с мужем, в объятиях которого она умерла бы без сожалений… Изводить себя мыслями о моих муках и о тех невзгодах, что могут выпасть на мою долю… Ты был прав, лоцман, для верной и любящей жены нет смерти хуже. О, бедная моя голова идет кругом… Чего ради теперь жить Филипу Вандердекену?»

Кранц пытался по-дружески утешить капитана, но его старания были напрасны. Тогда он заговорил о возмездии, и Филип вскинул голову. Поразмыслив несколько минут, он сказал:

– Да, мы отомстим! Отомстим этим негодяям-изменникам! Как по-вашему, Кранц, скольким людям мы можем доверять?

– Думаю, половине матросов. Признаться, я удивлен.

Самодельный руль действовал безотказно, и плот уже подошел к суше намного ближе, чем удавалось ранее. Все люди на плоту заметно приободрились, а матросы жадно ощупывали золотые монеты в своих карманах. Сейчас, когда спасение выглядело вполне возможным, деньги стали для них ценнее прежнего.

От Кранца Филип узнал, что минувшей ночью взбунтовались пехотинцы и самые негодные матросы, обрубившие веревки, которые удерживали вместе половины плота, а вот бывалые моряки сохранили верность офицерам.

– Полагаю, мы вправе на них рассчитывать, – продолжал Кранц, – хотя близость спасения отчасти примирила их с предательством товарищей.

– Не исключено, – согласился Филип с горьким смешком, – но я знаю, как их растормошить. Позовите-ка этих матросов сюда.

Он поговорил с моряками, которых привел Кранц. Объяснил, что беглецы оказались изменниками, которым больше нельзя доверять, что они пожертвовали другими ради собственной выгоды, как и тогда, когда присваивали деньги компании. Сказал, что людям на плоту грозит опасность от подобных мерзавцев, равно в море и на суше; что придется либо не спать ночами из страха, как бы тебе не перерезали глотку, либо, что намного правильнее, отомстить тем, кому нельзя верить.

Вдобавок, упредив мятежников и расправившись с ними, матросы удвоят свои запасы золотых монет, ибо офицеры на эти деньги посягать не намерены. Филип прибавил, что собирался, очутившись в каком-нибудь порту, где действуют законы, заставить матросов вернуть все эти деньги компании, но сейчас, если они поддержат его и помогут, готов забыть о своем намерении и оставить все деньги им.

Жажда богатства способна свернуть горы. Потому стоит ли удивляться, что матросы с плота, которые на самом деле были лишь немногим лучше тех, кто сбежал и кому следовало отомстить, согласились, обуреваемые алчностью, на предложение капитана. Было решено, что, если не выйдет добраться до берега, ночью они нападут на мятежников в море и попросту скинут тех в воду.

Впрочем, совет, устроенный Филипом, не укрылся от глаз бунтовщиков на дальней половине плота. Они тоже принялись совещаться и, словно напоказ, держали оружие под рукой.

Ветер стих, когда до суши оставалось не более двух миль, и течение вновь повлекло плот обратно.

Все мысли Филипа были обращены к его ненаглядной Амине, утрату которой он мысленно оплакивал, однако капитан сумел отчасти собраться с духом, воспламенившись местью, и теперь то и дело поглаживал лезвие палаша, как бы намекая, что первым полезет в драку.

Ночь выдалась чудесной: ни дуновения ветра над стеклянной гладью моря, парус безвольно обвис на мачте и отражается в безмятежном зеркале вод, высвеченный одним лишь сиянием звездной ночи. В такую ночь подобает размышлять о возвышенном, прислушиваться к себе и восхищаться красотой Божьих свершений, но на хлипком плоту более пятидесяти душ были преисполнены желанием сражаться, грабить и убивать.

Противники усиленно притворялись, будто отдыхают, но бдительно следили друг за другом и не выпускали из рук оружия. Сигнал к атаке должен был подать Филип. Он хотел свалить мачту, причем так, чтобы парус упал на дальнюю половину плота и накрыл изменников. По указанию капитана место у руля занял Шрифтен, а Кранц держался рядом с Филипом.

Вот наконец мачта обрушилась, а в следующее мгновение завязалась кровопролитная схватка – без какого-либо уведомления, без мучительного ожидания: люди просто похватали оружие и ринулись в бой. Слышались только приказы, которые отдавали Филип и Кранц, а палаш Филипа делал свое дело. Он мстил без жалости и не желал останавливаться до тех пор, пока на борту остается хоть кто-то причастный так или иначе к его разлуке с Аминой.

Как Филип и рассчитывал, многих бунтовщиков накрыло парусиной, и потому разделаться с остальными оказалось довольно просто. Некоторые сразу попа́дали в воду; другие пятились, покуда не очутились в воде; третьих пронзали клинками, пока они старались выбраться из-под паруса…

Через несколько минут все было кончено. Лоцман Шрифтен одним глазом поглядывал на происходящее и неумолчно хихикал, издавая свое демоническое «кхе-кхе».