Косьбы и судьбы

Он первым понял, что человек не вопрошает природу, а, повзрослев, научился сам ставить ей задачи, добиваясь от действительности нужного отклика. Как раньше охотник спускал гончую, которая ведомая чутьём, срезает заросли, уже умом предугадывая – куда выскочит заяц, так сейчас учёный (это его, в общем-то, дело, но воздух один на всех) не объясняет, как раньше, всё случайностью «падения яблока». Природа через человека научилась выпускать «свору мысли» вперёд того, что было или могло бы быть, где-либо видано. «Пойди туда не знаю куда; принеси то, не знаю что» – чистый Кант. Какая реальность отразилась в русском языке? Да неужели же «это» назапямятно сидит уже в русском уме? Наскоько же бессознательно глубоко и… насколько же бесполезно для самого сознания!

Но горе слабому! «Свободные мысли» могут порвать поводок, сбежать, одичать, сбиться в злобные стаи, кидающиеся из-за мусорных куч на беспечных прохожих. Так скромная татуировка-символ, что-то уточняющая в образе человека, расползаясь по телу, может варварски разрушать уже сам образ. Что можно возразить абстрактно рационального против желания исколоть всего себя? Абсолютно ничего. Одичавшая идея бродит, где хочет, ни к чему не привязанная. В ней нет партийного или священного символа, одна абстрактная воля «потомучтовозможно». Одичавшие абстрактные идеи заносят бешенство в тех, в ком нет воспитанной эстетики, культурной смычки. И забор бесполезен, это опять извне навязанные догмы.

По Канту, у каждого должны быть свои ездовые или охотничьи псы. Они не подпустят дикаря, они нужны для дела, своры – рабочие. В этом принцип собственной мыслительной активности: нельзя получить «рабочих собак» со стороны, они не признают чужака. Их можно только воспитать самому. (Если угодно, как дракона из «Аватара»). Тут же его нравственный императив: своры соединяют – ив охоте и в езде, там нет места ссорам и зловредью.

Но Кант не выдумал «свободу» мысли, а выразил теоретически, современный ему стихийный процесс бессознательного освобождения европейского сознания. Он прекрасно понял всю ответственность, которая вменяется этому «свободному» человеку и, выяснив теоретические права свободы, тут же увязал их с необходимостью императива морального поведения.

«Не мир принёс вам, но меч». Кант объяснил, что с этих пор никто не может оправдаться недомыслием, незнанием о предельных истинах нравственного поведения. Каждый обязан мыслить сам, активно организовывать истину в себе, именно своё поведение, по возможности, делать образцовым (хотя бы желать!): «Я всегда должен поступать только так, чтобы моё желание было достойным применения, как всеобщий закон» (императив Канта).

Как на самом деле расцветало прогрессорство, пожалуй, лучше узнать у Киплинга. Исторически «свободой» пропитывались прежние формы культуры: общежитейской мораль, обычай, формальные остатки религиозного культа. Работа тогда не оставляла времени «для баловства», помогало и… отсутствие динамита (как степени предельного своеволия). С тех пор мало, что изменилось, даже войны идут своим чередом.

Историческая мораль всегда строилась на основе культурных запретов, поэтому расширяющаяся свобода, разрушала и продолжает разрушать эту старую мораль. Человек всё хуже выдерживает предъявляемые самому себе требования, он находится на пределе бессознательных моральных сил (все скандалы со священниками и там и здесь, «однополостью» и прочее). Новая мораль должна возникнуть не на отрицающих внешних заповедях, а на внутренних убеждениях, которые удержат любую степень свободы в нравственных границах.

Другой вопрос – меняется ли соотношение действенности «классового сознания» и личного? Ведь это тот же вопрос фатализма предопределённости или свободы. «По-большевистски» мы уповали лишь на общественные революции. Но, как выяснилось, сами не смогли удержать социальных преимуществ из-за провалов в индивидуальном сознании.

Наш «новый социалистический человек» оказался бумажным. Его натаскивали на идею коммунизма как вещноосязаемых будущих благ, «приятных во всех отношениях»! Непоправимая, трагическая ошибка невежественных идеологов!

Кант за двести лет до этого доказал, что такая благая идея должна быть с необходимостью лично бескорыстна: свобода – в следовании долгу, а долг – в счастье других. Но почему тогда не работает «священное» начётническое заклинание «Надо любить свою Родину»? Только ли потому, что рядовой гражданин даже не подозревает о необходимости сознательно доводить в своём «ноуменальном» характере причинность всех его поступков до подобной чистой идеи?

После Шиллера стало хорошим тоном высмеивать Канта за: «педантичный тезис, по которому поступок для того, чтобы быть истинно хорошим и достойным, должен совершаться исключительно из уважения к познанному закону и понятию долга, из in abstracto сознаваемой максимы, но не из какой-либо склонности, не из чувства доброжелательства, не из мягкосердечного участия, сострадания или душевного порыва».98