Косьбы и судьбы

Кант заставил, как казалось, окончательно и бесповоротно отделить церковь от государства. Более никто (тем более государственный чиновник!), особенно в системе юриспруденции, суде и так далее не смеет принимать во внимание мотивов преступления, уголовного ли, гражданского ли, что-либо, связанное с религиозными верованиями. Всё рассматривается только в пределах нарушения прописанного кодекса преступлений, как фактических деяний.

Закон «Об оскорблении чувств верующих» мог появиться только в стране, где даже философы не читают Канта. Неужели… не понимают?

Странно тогда было бы ожидать этого от юристов, но никто не запрещал им, кроме стыда, иметь и свою голову на плечах, ведь философию никто не в силах запретить и «маленькому человеку».

«Но вера, которая предписывается как заповедь, есть бессмыслица» – Иммануил Кант. Там же ищите и всё остальное. Хулиганство «дёрнуть дьяка в храме за бороду» может рассматриваться в светском суде только по деянию общей кодификации, без малейшей, даже в мыслях, попытки этот поступок обосновывать, предполагать, вменять какой угодно абсолютно, чувственно-моральной требухой! Этого нельзя!! Это поражение разума!! Те, кто восстанавливает бога на освободившейся уже от него части общественного сознания – вливает яд в ухо своему народу.

Восстановить теологические мотивы в виде «религиозных чувств» в светский юридический кодекс не только чудовищная глупость, это есть растленное философское невежество, равносильное возврату к геоцентрической модели мира.

Это уже не провокация. Это есть средневековие, действие по откату общественного сознания на пятьсот, тысячу лет назад, это антипросветительское преступление. Это настолько несообразно уровню современной цивилизации, что только определение, граничащее с медицинским диагнозом «расслабления мозга», в первую очередь – общественного, может объяснить происходящее.

Закреплённая в документах, «записанная пером», эта глупость легла несмываемым позором на репутацию народа и страны. Вот уж, если не было за что каяться, то теперь не выхлебать, эти невежды и глупцы – тоже «народ»…. Невозможно оправдаться «исторической традицией»: строчка: «Одна ты такая – Хранимая Богом родная земля…» внесена в бывший светско-«советский» текст Гимна государства недрогнувшей (или дрожащей?) рукой прекрасного поэта, невиданной доселе широты политической ориентации.

Но, может быть, это случайность, досадное недоразумение?

Как пример современного состояния общественного сознания: ни одного слова порицания не раздалось со стороны так называемого учёного сообщества (да есть ли оно?), когда прозвучало знаменитое: «Свобода лучше, чем несвобода».

Тот, кто вписал эти слова в речь высшего должностного лица страны, наверно, имел свой умысел, но есть пределы унижения смысла. Беда в том, что принятые обществом, эти слова тоже осели на общую репутацию.

Логика требует верного соотношения формы и содержания. Высокое общественное положение (заведомо не служебная карьера, но и там глупый генерал удержится на посту лишь до решающего сражения) может быть следствием только повышенным проникновением в «смысл предметов», что отражается в содержании смысла слов. Повышение здесь уровня культуры и означает, по мере развития, удаления из речи житейских неточностей, случайных оговорок, противоречий. Простецкий глупец первым делом тащит в свою речь иностранные слова и псевдонаучные термины, надеясь этим абстрактным щебетанием смутить собеседника. Хитрец воображает, что он может делать со словами всё, что угодно. (Например, переименовать Дальний Восток в Тихоокеанскую зону).

Но тяжесть «шапки Мономаха» в том, что и наоборот – уже общественное положение предъявляет требования к содержанию смысла в словах.

Эта «свобода» – не свобода студента, сбежавшего с лекции. Эта «свобода» – в речи лица при исполнении должности высокого ранга, недаром сама эта фраза претендует на формулировку. Что же здесь не так?

Только то, что после выхода в 1781 году «Критики чистого разума» «старины Канта», уже невозможно не знать культурному человеку: «Единственный принцип нравственности состоит именно в независимости от всякой материи закона (а именно от желаемого объекта) и вместе с тем в определении произвольного выбора одной лишь всеобщей законодательной формой, к которой максима должна быть способна. Но эта независимость есть свобода в негативном смысле, а собственное законодательство чистого и, как чистого, практического разума есть свобода в положительном смысле.

Следовательно, моральный закон выражает не что иное, как автономию чистого практического разума, т. е. свободы, и эта свобода сама есть формальное условие всех максим, только при котором и могут они быть согласны с высшим практическим законом».

Это значит: нравственность (а безнравственный человек не должен избирать и не может быть избранным, не так ли?) обеспечивается только:

– свободой от любого желания выгоды-удовольствия

– неумолимой свободой убеждения в своих бескорыстных правилах.