Косьбы и судьбы

Или знаменитый аргумент к преступлению: «Тварь ли я дрожащая или право имею…».

Понятно, что даже множество подобных реальных преступлений ни к чему не ведут, пока автор не найдёт теоретической основы, достаточной для выражения своей идеи «художественной правдой» с необходимой степенью убедительности. Всё преступление Раскольникова строится на двух тезисах:

– «…Я просто-запросто намекнул, что «необыкновенный» человек имеет право… то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть… через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует».

– «…Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово» Ж

И каковы же эти основания? ведь здесь всё перепутано!

Не может человек сам собой изначально оказаться в положении «разрешить своей совести перешагивать». Отнесение себя к обществу – социальность природная, животная, наперёд чувственно положительно вложенная. Это всё равно, как если бы младенец отталкивал кормящую грудь матери.

Ровно наоборот: это искорёженное, как бы раньше сказали, «классовыми противоречиями» общество выталкивает, выбрасывает случайных «неудачников», провоцируя в них непереносимое чувство сиротства и отчуждения. А «иные препятствия», и даже вполне ужасные, то же общество само вполне уполномочивает перешагивать, например, необходимой «в известных условиях» воинской службой со всеми её ужасами в предельных случаях войны….

«Деление на разряды» – отнюдь не новость. Всякий имеет опыт осаждения личной свободы внешней необходимостью, ещё своей ролью в детской игре. Он приобретается каждым по выходу из младенчества! Этот навык переживается даже биологически, он заложен не в человеческой психике, а гораздо раньше. Пассивный выбор у низших, схватки высших животных в иерархии стаи или стада. Это более чем архетипично. Вопрос, на самом-то деле другой: как могло статься, что студент наскочил на старушку, не совершив правильного развития малолетнего ребёнка?

Старушки попадаются и сейчас, но к другим злодеям и по другим мотивам. Трагедия Родиона явно социально-общественная, ибо ребёнок не воспитывает сам себя. Тогда, от Раскольникова до Ницшеанского «Ubermensch» a, злосчастные невротики, сами – жертвы искажения условий своей социализации. В их лице нарушены права даже не человеческие, а ещё животного мира, где каждому дано явно узнать посильное себе «право».

Примечательно, что один из прототипов – французский преступник Пьер Ласенер, так и оправдывал себя как «жертву общества». Это не покрывает его преступлений, но доказывает очевидность такой точки зрения даже тогда.

Невротировать дикое, естественное животное – это надо постараться уже самому человеку. Итак, в глубинах личной ли психики заключен «казус Родиона»? Пожалуй, что речь идёт об «организме общественном». То есть, роман построен как история «личного духа», но в полной ли мере Достоевский сам может развести «моё» и «общее»?

Литература существует не только для удовольствия профессоров философии. Мир, созданный Достоевским, огромное количество замечательных мыслей у его читателей и учёных, вся эта громада сейчас должна отступить перед необходимостью ясного ответа на вопрос – где исходная точка, водораздел истечения мысли, в низовьях которой можно плескаться бесконечно. Но для решения нашей задачи нужна физическая ясность наклона плоскости. Поэтому все разнообразие мотивов, стимулов и предощущений – в сторону. Относительно кого развивается осознавание бытия всей новоевропейской философии… и Достоевского? Кант и только Кант.

В обсуждении Достоевского исследователями его творчества: пререкался ли он с Кантом, последовал ли ему или удовлетворился Кантом по впечатлениям Шиллера много вопросов, но нет соответствия в ответах.

А теперь представим себе художника высокой проницательности, не только умеющего выуживать вопросы из хаоса жизни, но и философа более глубокого, с задачей найти способ замирить тяжёлые противоречия. Более глубокого? Во всяком случае, Толстой не позволял себе литературных спекуляций на философские темы как Достоевский с его: «…если бога нет, то все дозволено?».

Искусство ни к чему не обязывает, потому что существует в чувствах, а чувства объявлены свободными? Искусство это область полной творческой свободы?

Но искусство не было предназначено быть развлечением, что известно каждому философу, который знает на этот счёт мнение Платона. И при всей правоте Платона, очевидна необходимость двухтысячелетнего поступательного заблуждения для освобождения искусства во имя расширения сознания. По той же необходимости, как «невинность» наивности не стоит ломаного гроша, пока не перейдёт в моральную чистоплотность зрелой опытности.