Косьбы и судьбы

Я нарочно посмотрел историю философии Вебера, которая у меня случилась, и увидал, что Г. Вебер не одобряет того основного положения, к которому пришел Кант, что наша свобода, определяемая нравственными законами, и есть вещь сама в себе (т. е. сама жизнь), и видит в нем только повод для элукубраций Фихте, Шеллинга и Гегеля и всю заслугу видит в «Критике чистого разума», т. е. не видит совсем храма, который построен на расчищенном месте, а видит только расчищенное место, весьма удобное для гимнастических упражнений. Грот, доктор философии, пишет реферат о свободе воли, цитирует каких-то Рибо и других, определения которых представляют турнир бессмыслиц и противоречий, и кантовское определение игнорируется, и мы слушаем и толкуем, открывая открытую Америку.

Если не случится среди нашего мира возрождения наук и искусств через выделение жемчуга из навоза, мы так и потонем в нашем нужнике невежественного многокнижия и многозаучиванья подряд. Напишите мне, пожалуйста, ваше мнение об этом и ответы на мои вопросы…».

В этом письме – целая интрига. Впечатление странное: написано неясно и в то же время – с «нажимом» до подозрения в нарочитости. Как-то даже и не встретишь у Толстого такого неловкого грамматического оборота: что прочёл? когда прочёл?

И это не иллюзия, а вполне добротный ералаш. Советский философ Арсений Гулыга, известный специалист по истории немецкой классической философии, исследователь Канта и его влияния на русскую мысль, в нём изрядно запутался.

«В сочинениях Л. Н. Толстого имя Канта не редкость. Писатель изучал философа в подлинниках и в переложениях, чем ближе к старости, тем основательнее. Иногда полемизировал с ним, чаще старался опереться. В конце жизни пришел к выводу, что они полные единомышленники, всегда, однако, сетовал на труднодоступность Канта».112

То есть поначалу Гулыга помнит о давнишнем знакомстве Толстого с немецким философом.

«Их первая серьезная встреча произошла по поводу «Войны и мира». Задумав роман-эпопею, Толстой решил положить в его основу четкую философию истории. За помощью пришлось обратиться к истории философии. Мимо «Критики чистого разума» пройти было немыслимо. Однако Кант в сознании Толстого слился с Шопенгауэром. «Я читал Канта, – вспоминал он впоследствии, – и почти ничего не понял, и понял его только тогда, когда стал читать и особенно перечитывать Шопенгауэра, которым одно время очень увлекался».113

Однако, Кант вовсе не находился на обочине философской мысли, чтобы знакомиться с ним по утилитарному случаю. А сам Толстой как раз отличался

широтой кругозора, и с юности цеплялся, как помним, ко всякому «Спинозе». Но даже предполагая невероятное, всё равно уже в 1869 году: «Знаете ли, что было для меня нынешнее лето? Неперестающий восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которых я никогда не испытывал. Я выписал все его сочинения и читал и читаю (прочел и Канта), и, верно, ни один студент в свой курс не учился так много и столь многого не узнал, как я в нынешнее лето, не знаю, переменю ли я когда мнение, но теперь я уверен, что Шопенгауэр гениальнейший из людей…. Я начал переводить его…» (!) – Толстой Л.Н. Письмо А. Фету. 30 августа 1869.

Кант понадобился Толстому для подготовки в «Эпилоге» «Войны и мира», вывода о соотношении свободы и необходимости. Он разбирает все кантовские антиномии – какой большей теоретической ответственности по конкретному вопросу можно желать? Получается, что следующее утверждение Гулыги ошибочно и вызвано оно именно этим сумбурным письмом:

«Открытие Канта Толстым произошло в октябре 1887 года. Как это случилось, мы узнаем из письма к Н. Н. Страхову: «Я в большом волнении…».114

Гулыга окончательно попадается на ажиотацию Толстого, принимая натуральный аффект: «читал и прочел в 1-й раз…» за «чистую монету». Затем он упоминает предварительное письмо Толстого своему биографу П. Бирюкову: «А за несколько дней до этого Толстой писал П. И. Бирюкову: «Я не совсем здоров…», и окончательно утверждается на этой дате восприятия Канта Толстым: «… Отныне Толстой становится страстным популяризатором кантовской этики»115

Что ж, действительно Толстой «эпистолпровал» вначале Бирюкову:

«Летом в одном из писем ко мне он говорит…: «Представьте себе, что у Канта все то же самое сказано, и чудесно во многих местах».116

Там же: «В это время он действительно читал Канта и восхищался им. Вот что он, между прочим, пишет о Канте в том же письме ко мне: "Много испытал радости, прочтя в 1-й раз Канта – "Критику практического разума". Какая странная судьба этого удивительного сочинения. Это венец всей его глубокой разумной деятельности и это-то никому не известно. Если вы не прочтете в подлиннике, и я буду жив – переведу и изложу, как умею. Нет ли биографии Канта в публичной библиотеке? Попросите от меня и пришлите"».

И здесь этот назойливый «в 1-й раз»! Обратим внимание: «Если… не прочтёте в подлиннике…переведу и изложу…». То есть речь не о русском издании – подтверждается возможность более широкого доступа к книге.