Косьбы и судьбы

Толстой первым на новом историческом витке напомнил об этой уже очевидной для него истине, но далёкой ещё от Достоевского.

Сколько тысяч, а может быть, десятков тысяч человек заплатили в русской революции своей жизнью, когда их расстреливали люди, краем уха слышавшие этот полемический вопрос, вложенный в уста Ивана Карамазова, сходящего с ума (!), но воспринявшие вопрос как утверждение (!), освящённое авторитетом гениального писателя?

Достоевский переиначил одну из Кантовых задач в парадоксальную форму, не только на недопустимо малом краешке смысла, но и, не дав ответа, который Кант не уставал повторять: истинно свободное сознание с каждой ступенью освобождения настолько же повышает свою ответственность за эту свободу. А религиозность не только не служит источником морали, но сама только одно из возможных следствий. А церковь уже просто использует мораль в своих «земных» целях.

Кант ещё не мог вскрыть окончательной причины нравственности, но шёл в правильном направлении и хотя бы «открыл» необходимый уровень свободного сознания, как неукоснительное исполнение долга (который опять-таки любят приписать «протестантизму»).

Достоевский вложил в руку слишком многих недотёп гранату с сорванной чекой в виде отрывочных мыслей дошедших до взрывного состояния. Он гениально отразил эпоху…, но явно не обдумывал хорошенько, что с такой гранатой будут делать – стихия…. Хорош Фёдор Достоевский, но… «работал без страховки», сказалось, видимо, инженерное образование, что уж тут….

Толстой – иное. Уровень художественности, основательность философии, своеобразие задачи – Толстой гораздо менее теоретик предельных проблем. Его бы за уши не оттянуть от удовольствий жизни, как удовольствия самой жизнью. Он знает толк и в романсе, и в охоте. Но… так трудна стала вся эта жизнь вокруг, что совестливому графу стало не до веселья – надо что-то делать!

«… Говорил много с Вяземским и хорошо…От 1 до 3 писал хорошо об обжорстве… После обеда грустно, гадко на нашу жизнь, стыдно. Кругом голодные, дикие, а мы… стыдно, виноват мучительно» – Толстой Л. Н. «Дневник» 27 июня. Ясная Поляна. 1891.

Ещё раз, напоследок, сосредоточимся на нерешённом вопросе – доверять ли Толстому как философу? И если да, то в чём? Ведь уже понятно, что сознательно поставленная им самим задача завела его самого и всех, кто поддавался непосредственному впечатлению «проповеди» в совершеннейший лабиринт, куда не забирался и Достоевский. Сравним прямо «на кончике иглы», два мнения тесно общавшихся людей.

Первое – А. Штейнберга, русско-еврейского философа и литератора. Он, вместе с А. Блоком, А. Белым и Р. Ивановым-Разумником, в 1919 году был основателем Вольной философской ассоциации («Вольфилы»).

«Но в то время я был первым, кто в сердце своем провозгласил Достоевского национальным русским философом. Может быть, это была дерзость, может быть, неверно?! Но когда я думал, неужели за последнее столетие в России, не было ни одного выдающегося философа европейского уровня, я не мог припомнить ни одного, кроме Достоевского, заслуживающего быть названным национальным русским философом. Толстой как мыслитель был принят на Западе. Но Толстой как мыслитель – не оригинален. Все мы знаем, что в "Анне Карениной" косвенно отражено влияние философии Шопенгауэра. Я никак не могу согласиться с тем, что Лев Толстой – национальный философ. Само слово философия не подходит к нему. Ну, мудрец! Платон Каратаев у него такой же мудрец, как и он сам. И, конечно же, Лев Николаевич недаром назвал его Платоном! Это и есть тот Платон, которого может "Российская земля рождать". Даже та девочка в Филях, которая смотрит на дедушку Кутузова, больше философ, чем сам Лев Толстой. А Достоевский был наказан тем, что захотел создать систему, захотел понять все в единстве. Это была моя мысль, моя попытка представить Достоевского как единое целое в художественных его произведениях и политико-публицистических. Эта попытка была не напрасной».108

Второе – Л. Шестова, из знаменитых «веховцев», группы публицистов и философов религиозно-идеалистического направления, выступивших в 1909 году против революции 1905–1907 годов, близкого знакомого и собеседника Штейнберга.