Косьбы и судьбы

кроме того, эмпиризм со всеми склонностями (какого бы характера они ни были)…. если они возводятся в степень высшего практического принципа, приводят человечество к деградации;…. эти склонности очень удобны образу мыслей всех; вот почему эмпиризм гораздо опаснее всякой экзальтации (Schwarmerei), которая никогда не может быть продолжительным состоянием многих людей».147

Как раз этот этап мы проживаем сейчас после идеологической экзальтации Советской власти, которая прошла, к сожалению, без очищающей грозы.

Что примечательно, Кант не боится самой страшной из угроз будущего – «мыслепреступления», объясняя возможность достижения «нравственности в образе мыслей». (Но в современном обществе столь хорошие люди, вероятно, были бы практически недееспособны).

Наказание

– в «§ 5 Задача I» Кант устанавливает, что из-за несводимости желаний образцовый правильный поступок «не есть предмет чувств». Для этого он должен оторвать «основание воли» от «событий в природе по закону причинности».

Вот поэтому в историческое время народы постепенно отказываются от принципа «кровной мести», понимая уже недопустимость грубого соотнесения причинно-следственного «ока-за-око» (однообразия внешних форм действий человека, даже преступлений) разнообразию возможных мотивов.

«Такая воля должна быть «совершенно независимой от естественного закона явлений…, а именно от закона причинности. Такая независимость называется свободой в самом строгом, т. е. трансцендентальном, смысле… свободная воля».

– «§ 8 Теорема IV Примечание II» имеет несколько злободневных по сию пору следствий. Из пояснений Канта следует: «как нравственная цель не может заключаться в счастье, так и наказание не может заключаться в лишении счастья»

Во всяком случае, это просто невозможно в абсолютной форме, хотя бы по причине «надежды», не так ли?

Смысл европейской послекантианской пенитенциарной системы (помнят они об этом или нет?) в смысле системы «исправительной» состоит не в том, чтобы преступник отвергал, словами Канта «…сознание порока – с душевным смятением и страданием». Кто знает, может быть, он лишь изображает духовное перерождение?

Цель должна быть достигнута иная: «наказанный… сам должен сознаться, что с ним поступили справедливо и что его участь вполне соразмерна его поведению». Только это осознание и означает начало вероятности духовного исправления.

Поэтому тюрьма страны с общественным кантианским сознанием предполагает качественно своеобразное наказание! Этим и объясняется (пока ещё?) та степень, как бы, «комфортной жизни» тюремных сидельцев развитых капиталистических стран, которым завидуют бедняки «третьего мира». Во-первых, здесь предполагается, что сама невозможность дееспособной свободы, ограничение потенциальной самореализации («свободно умереть под мостом» после очередного разорения, но с надеждой разбогатеть вновь) вполне ужасное наказание само по себе.

Это не имеет ничего общего с учреждением насилия над человеком для мучительного и якобы «справедливого» воздаяния, которое не только не восстанавливает нравственности в преступнике, но только способствуют дальнейшему разрушению его личности.

Удовлетворяется ли этим чувство мести потерпевших? Только отчасти…. Это чувство, бесконечно сладостно лично, никогда не станет частному человеку полностью атавистическим или непонятным Но оно совершенно бесполезно и вредно в масштабе действий общества по отношению к отдельному человеку.

Во-вторых, требуется прямо противоположное – восстановление личности. Оно коренится не в свирепости причинённых преступнику страданий, а (по Канту) в его открытом добровольном признании, разумеется, сначала самому себе, что предъявленное ему обвинение – справедливо (!) (Подразумевается, конечно, что оно истинно таково, иначе, что означали бы слова – правый суд?). С этого лишь момента человек начинает возвращаться в общество.

Поэтому-то тюрьмы современной Европы, ещё не забывшей кантианских оснований своего развития, из мест уничтожения перекроились в исправительные учреждения и выглядят на современный русский взгляд… столь подозрительно-неприлично гуманными. Так ведь они уже не предназначены для наказания как «возмездия», «отмщения», прямого мучительства.

Но самое печальное: эта европейская, постепенно сложившаяся буржуазная гуманитарность была достижением одновременного гражданского самопросвещения в населении страны, которое находится между собой в открытых законодательных отношениях. Как только там стала появляться «глобализированная» общественно чужеродная паразитическая прослойка чуждых изолянтов: внутренних (Брейвик), внешних (новые иммигранты – псевдорелигиозные террористы «аравийско-магрибской национальности»), напрасно было бы ожидать от них «культурной смычки» в прогрессе общественного труда. При малейшем (и неизбежном) несогласии с их личной стихийной волей, они хватаются за бомбу. И своей вины они не осознают, ведь они и не стремятся в общество, а желают подчинить его себе! Пока не будут перевоспитаны («перекованы»?) в новое нравственное состояние. Элементарна ли эта задача?