Красные валеты. Как воспитывали чемпионов

Я тоже собираю замечательные высказывания — правда, пока в тетрадь с планами тренировок. Мне ещё далеко до четырёх блокнотиков длинного Юрки, исписанных убористо и с подробнейшими указаниями источников. Зачем эти указания? Вредных высказываний в наших книгах не может быть, да я и не стал бы их читать. А вот мысль о трусости!.. Что гаже и недостойней трусости, особенно общественной? Нет, нет, навстречу всем испытаниям. У времени дар обращать несчастья в победу: противоположности тождественны! Да, презрение к удачливым и удачливости. В удачливости — подножка главному, самообман, сытость вместо дела. Время обнажает нищету самых великих из удачливых. Упорство — девиз убеждённых!

И что такое душевная окаменелость? Где и отчего она возможна? Выгодна, но кому, когда, где?..

Кнут и десять лет ссылки в Сибирь заменили смертный приговор Радищеву[20]. В Тобольске, по пути к месту ссылки, он пишет:

Ты хочешь знать, кто я? Что? Куда я еду?

Я то же, что и был, и буду весь мой векНе скот, не дерево, не раб, но человек.

И впаянность строфы Овидия[21]: «И перестань, наконец, хлеб свой невольничий есть».

И что такое высший тип человека?

Мы должны воспитывать в себе высокое гражданское чувство. После мы будем передавать его своим подчинённым.

Родина и вождь, мы готовы каплю за каплей отдать за Вас свою кровь? Установки революции выжжены в наших сердцах!..

* * *

Подполковник Гурьев, разбирая сочинения и вручая тетради, вдруг спросил:

— Шмелёв, вспомните-ка извлечение из Герцена. Вы привели его для оценки эпохи.

Кровь хлынула мне в лицо. Воротник гимнастерки сдавил горло. Да, я мог содрать с учебника в контрольной работе по астрономии или ботанике, но литературе! Я вытянулся и отчеканил цитату.

Советские мастера тяжелой атлетики

Слава в спорте может быть смыта в один день громовым успехом соперника. У писателя остается книга, у музыканта — ноты, у ученого — его формулы, у рабочего — машины, дома. У атлета — сила, отныне ненужная, ибо в своей чрезмерности она неприложима к обычной жизни. И выходит, огромная сила, физическое умение что-то делать, доведенное до виртуозности, совершенно непригодны для жизни, даже обременительны. Через десять лет не всякий вспомнит прежде знаменитое имя. А суть не в обидах: стерт труд. Выступать в осознании этих чувств сложно; понять верно свое положение — еще сложнее; думать справедливо далеко не всегда и не всем удается. Поэтому я был и остаюсь противником участия подростков, тем более детей, в большом спорте. Что и почему — объяснять излишне, если учесть и общий характер физических нагрузок…

Юрий Власов

Подполковник Гурьев сверял мои слова по томику «Былое и думы». Он ясно, приветно взглянул на меня, захлопнул томик и распрямился:

— А вот следующее, наидлиннейшее, признаюсь, я не сыскал, да и не встречал. Откуда? И будьте любезны, повторите. — И зашагал от кафедры к двери на длинноватых, но налитых и пружинистых ногах. Хром сиял от голенищ до задников, слегка стоптанных привычкой упираться твёрдо на каблук.

— Из статьи Герцена «VII лет»: «…Зачем Россия, зачем твоя история, шедшая тёмными несчастьями и глухой ночью, должна ещё идти водосточными трубами?..»

— Садитесь. Пять баллов и по русскому устному.

— Слушаюсь, товарищ подполковник,

А Гурьев внезапно заговорил тягуче, слегка в нос:

— Дарование не определяет судьбу! Без воли дарование, что тесто без выпечки! Огонь воли созидает жизнь! Не уповайте на дарование — сие глупо! Помножайте знание и прикладывайте волю! Вздохи и слёзы по несостоявшемуся дарованию — вздор! Вы только начинаете! Складывайте цель!.. Вам по душе соболезнование?! Нет?! Тогда побеждайте! И помните: победа — это, прежде всего, ваши убеждения и убеждённость!..

Тридцать три головы, стриженные под «бокс» и «полубокс», провожали каждый шаг и жест подполковника. Когда он энергично поднимался на кафедру, чтобы, обойдя стул, тут же повернуть назад, я видел за ним окно.