Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Молодые люди знали, что побег с работы незаконен, но объясняли органам госбезопасности, что у них не было выбора. Выпускница ремесленного училища заявляла: «Придешь с работы и поесть нечего, – так голодно, что я начинаю пухнуть. У нас собираются все обратно в Ярославль, я тоже убегу»[855]

. Подростки, указывавшие свои имена и адреса, не боялись преследований, а скорее надеялись, что власти помогут им в трудной ситуации. Их цели, подчеркивали они, те же, что и у государства: выиграть войну. Они с гордостью утверждали, что хотят работать, но ведь и руководство должно выполнить свои обязательства – создать им условия для нормальной работы. Письма не прошли незамеченными. Около года спустя Челябинский обком партии известил ЦК, что приняты меры по улучшению бытовых условий выпускников профучилищ[856]

. Правда, к тому времени многие ребята уже разбежались.

Война шла, а многие просто оставляли без внимания присланные местным советом повестки. Уклонение от мобилизации считалось уголовным преступлением, но привести этот закон в исполнение было трудно. На бумаге процедура уголовного преследования за уклонение выглядела понятно. Если человек, получив повестку, не являлся, местные бюро Комитета должны были в течение двух дней установить факт уклонения или выяснить причину. Еще день им давался на то, чтобы передать сведения районному прокурору, сообщив полное имя лица, уклоняющегося от мобилизации, место жительства, срок явки, указанный в повестке, и текст самой повестки. Таким образом, у сотрудников бюро было три дня, чтобы провести расследование, собрать документы и направить дело в прокуратуру. Районный прокурор, в свою очередь, должен был изучить материалы дела, передать его в народный суд и прикрепить приказ о вынесении приговора[857]

. Если человека признавали виновным, суд извещал руководителя местного бюро, который, в свою очередь, в течение десяти дней сообщал местному отделению НКВД, где нарушитель должен отбывать наказание – принудительный труд за сокращенную плату[858]

. В теории существовали четкие принципы, определявшие наказание за уклонение, причем на каждый этап процедуры отводилось строго ограниченное количество времени. На практике эти принципы не работали. Местным бюро недоставало как сотрудников, чтобы расследовать сотни, а иногда и тысячи дел об уклонении от мобилизации, так и транспорта, чтобы ездить в отдаленные села и устанавливать «обстоятельства уклонения». Двух дней, отпущенных на расследование, едва хватало, чтобы пешком добраться до многих деревень, не говоря уже об обратном пути. Учитывая, что распоряжения о мобилизации сыпались на областную администрацию непрерывным потоком, чиновники едва успевали набрать одну группу, как уже появлялся новый наряд. Как указывали сотрудники НКВД, предполагалось, что на финальном этапе НКВД задержит нарушителей, пока не получит инструкции, куда их отправить, но в местных тюрьмах не было предусмотрено ни места, ни запасов продовольствия для столь многочисленных групп. Коротко говоря, сроки уголовного преследования и наказания нарушались так же, как и сроки мобилизации. Сотрудники местных бюро и НКВД, вынужденные действовать быстро, вскоре обнаружили более быстрый способ разбираться с теми, кого признали виновным в уклонении: их отправляли на обязательные работы на местных заводах. Получалось, что уклонение давало преимущество: осужденным на таком основании не приходилось уезжать из родной области. Правительство быстро положило конец этой практике, столь удобной как для нарушителей, так и для блюстителей закона. В ноябре 1942 года Верховный Совет СССР постановил, что любой приговоренный к обязательным работам за уклонение от мобилизации должен быть отправлен на предприятие, куда его изначально планировали мобилизовать. В конечном счете, однако, этот закон применяли редко: за всю войну только 21 786 человек осудили за уклонение от мобилизации[859].