Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Погребной решительно отвергал обвинения. Признавая, что у Комитета есть проблемы с данными, он предложил улучшения методов оценки, но прежде всего подчеркнул сложность задачи Комитета. Он напомнил проверяющим, что Комитет не в состоянии выполнить наряд, пока не получит от промышленных наркоматов информацию о том, куда они планируют отправить мобилизованных рабочих. Но наркоматы часто отвечали с опозданием. Сведения о трудовых резервах складывались из данных разных источников, но, учитывая присущую военному времени крайнюю нестабильность, совершенно точных и актуальных сведений не было. Погребной предложил, чтобы местные бюро Комитета принудительно регистрировали всех неработающих людей[868]. Тогда местные бюро уже не зависели бы от карточных бюро, председателей колхозов и управдомов в плане данных, а сами превратились бы в гражданские аналоги военкоматов. Трудовая повинность, и так обязательная для гражданского населения, стала бы полностью «милитаризованной». Однако этими предложениями так и не воспользовались. К 1943 году большинство мобилизованных рабочих набирали в сельских районах, и крестьяне не могли поехать в областные центры, чтобы зарегистрироваться в местных бюро. Комитету не хватало штата, транспорта и влияния для милитаризации гражданских трудовых резервов.

Проверяющие из Наркомата госконтроля точно определили недостатки работы Комитета. Но в главном тезисе – что благодаря более точным данным откроются значительные скрытые трудовые ресурсы – они ошиблись. К началу 1944 года все отрасли, не работавшие непосредственно на оборону, лишились работников, в том числе резервов, состоявших из матерей, подростков, людей с физическими или умственными расстройствами и стариков как в городах, так и в сельской местности. Хотя на промышленные предприятия можно было мобилизовать больше колхозниц и пожилых крестьян, дальнейшие потери лишили бы колхозы последних работников и поставили бы и так недоедающих наемных рабочих на грань голодной смерти. Происходящее служило как нельзя более наглядной иллюстрацией марксистского принципа: стоимость создается трудом. Но в разгар войны подтверждение отвлеченных теоретических постулатов их идеологии едва ли сильно утешало советских руководителей. Неудивительно, что попытки улучшить способы ведения отчетности не слишком повлияли на задержки и недоборы, сохранившиеся и в 1944 году.

В феврале спрос на топливо вырос, а энергетический кризис усугубился. Для работы на торфяных предприятиях Наркомата электростанций мобилизовали более 81 000 крестьян[869]

. В феврале и марте крестьяне должны были срезать торф, а к началу весеннего посева вернуться в колхоз. Но из‐за насущной потребности в топливе мобилизация на добычу торфа продолжалась и весной: в марте и апреле было мобилизовано более 300 000 человек. Мобилизация считалась столь важной задачей, что членов областных и республиканских советов, а также сотрудников местных бюро Комитета созвали на всесоюзный съезд, чтобы дать им указания[870]. Местные партийные организации и советы, изо всех сил старавшиеся выполнить план по весеннему посеву, обратились к Комитету с просьбой освободить их от нескончаемой мобилизации. В частности, чиновники из Московской области настоятельно просили Комитет сократить число крестьян, которых требовалось мобилизовать на добычу торфа согласно последнему наряду – более 13 000 человек

[871]. Потеря рабочей силы наносила колхозам непоправимый урон: более 60 % людей, мобилизованных в 1944 году, происходили из сельской местности, а временная мобилизация более чем 400 000 крестьян с телегами и лошадьми еще больше подрывала способность колхозов выполнять план сельскохозяйственных работ[872]

. Тем не менее колхозам пришлось уступить крестьян, телеги и лошадей. В обмен Комитет прислал в колхозы более 3,3 миллиона людей, в основном учащихся начальных школ, для помощи с посевом весной и сбором урожая осенью[873]. От сельской администрации по всей стране поступали бесчисленные просьбы освободить их от мобилизации, но Шверник раз за разом отказывал. Он полагал, что нельзя ставить локальные сельскохозяйственные интересы выше национальных интересов обороны[874].