Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

ГУТР не могло прийти к единому мнению с Прокуратурой СССР относительно того, следует ли – и при каких обстоятельствах – применять уголовное наказание, предусмотренное указом от 28 декабря 1940 года. Местная прокуратура, милиция, государственные служащие и партийные работники часто не хотели принимать против беглецов какие бы то ни было меры, тогда как некоторые сотрудники Прокуратуры СССР, занимающие высокие посты, выступали за обязательное уголовное преследование. В отчете о применении указа от 28 декабря 1940 года на Урале, представленном в конце 1942‐го или начале 1943 года, прокуратура жаловалась, что беспринципная, незаконная и вредная политика – просто возвращать беглецов в школы, откуда они убежали, – только поощряла еще больше молодых людей бежать, подрывала дисциплину в школах и способствовала нездоровым настроениям среди населения в целом. Авторы отчета были недалеки от истины. Получая от беглецов письма, их товарищи, оставшиеся в школе, убеждались, что им не грозит опасность преследования, и решали по примеру друзей вернуться в деревню. Схожие письма учащимся приходили и от родителей[949]

. Авторы отчета настаивали, что беглецов необходимо наказывать по закону. Стратегия ГУТР, наоборот, заключалась не в том, чтобы наказывать беглецов, а в том, чтобы найти их и вернуть в школу. В октябре 1942 года Москатов, начальник ГУТР, предупредил на заседании коллегии: «Вы не забывайте, что отдача под суд является высшей мерой наказания для мальчика. Его отдают под суд, ссылают в лагерь, а там он встречается с рецидивистами, преступным элементом. Там‐то он уже научиться лазить в окно и прочее»[950]

. Следуя этой тактике, ГУТР рекомендовало школам и своим отделениям на местах отправлять представителей, чтобы они искали беглецов, ловили их и возвращали в школы. ГУТР сетовало в первую очередь не на стремление сотрудников местной прокуратуры возбудить уголовное дело, а на их отказ помогать ловить и возвращать беглецов.

Но главная проблема, с которой сталкивались сотрудники ГУТР и Прокуратуры, вне зависимости от выбранного ими подхода, – серьезные препятствия, затруднявшие розыск учащихся из деревни, бежавших домой. В местных советах и партийных организациях, как и в местной прокуратуре, неохотно помогали поймать беглецов, более того – старались помешать их возращению. В декабре 1942 года член московской городской администрации ГУТР затронул эту проблему на коллегии:

Возврат самовольно оставивших учебу идет очень медленно. Во всех случаях ухода подростков, призванных из областей, посылались работники училищ для возврата их. Так в октябре было послано 22 чел., в ноябре 24 чел., однако это не дало большого результата. Райисполкомы, партийные организации, прокуратура на местах никаких действенных мер к возврату не принимает. Кроме того, часть самовольно ушедших подростков на местах мобилизована вторично и направлена в другие области, часть добровольно вступила в ряды Красной Армии, часть ушедших вместе с населением переселена из прифронтовых районов[951]

.

Железнодорожная милиция, занятая более насущными проблемами, чем надзор за подростками, тоже часто не обращала внимания на беглецов, которых периодически забирали вместе с беспризорниками. Прокурор Горьковской области отмечал: «Зачастую железнодорожная милиция сажает их в поезд и отправляет обратно – но понятно, что они обратно не возвращаются, болтаются на станциях и пополняют контингент беспризорных»[952].